Читать книгу "Записки из арабской тюрьмы - Дмитрий Правдин"

Глава 13

Я вошел в камеру, в жарком воздухе по-прежнему витал табачный дым и запах потных, давно немытых тел. Принимать «душ» — исключительно привилегия тузов. Простым зэкам-марбут это благо возбранялось.

Люди грязными горстями роились по кроватям — курили, ругались, спали, ели, пускали газы и над всем этим царил Тамил. Он, как кукловод, сидел в центре и, дергая за невидимые нити, управлял людьми-марионетками. Царящий на первый взгляд хаос и неразбериха имели свою четкую структуру и иерархию. Это нельзя было назвать стройной системой подчинения в понятии европейца, имел место арабо-африканский менталитет и свои законы.

Тамил, как паук, ткал паутину, пытаясь опутать ею всех обитателей камеры. Он был коварен, хитер, жесток и далеко не трус, то есть обладал всеми качествами лидера. Его власть не распространялась лишь на фанатичных ваххабитов, которые были подвластны одному всевышнему и одиночкам, подобным Титти.

Убедившись, что я «увяз» в тюрьме надолго, решил и на меня набросить свою сеть. Но так как я был гражданином другого государства и пускай формально был под защитой своей страны, то применить обычные методы воздействия, которые применял к своим соотечественникам, побаивался.

— О, Руси! — увидев меня, воскликнул капран. — Иди к нам, есть разговор.

— Ну? — спросил я.

— Хочешь быстрее домой? Могу помочь.

— Как ты мне поможешь? — с недоверием я посмотрел на вожака.

— За деньги здесь можно многое, — заговорщицки подмигнул новый «друг». — Ты пишешь домой, твои родные высылают десять тысяч долларов на адрес, который я укажу, и на следующий день ты на свободе. У меня есть блат в полиции, так что сделаем все в лучшем виде.

— А что ж ты сам тогда в темнице сидишь, если у тебя там блат имеется? — недоверчиво я покосился на пахана.

— Ну, мне и так десять лет скосили, я ж двадцатку получил.

Разговор велся на ломанной польско-русской тарабарщине с обильной жестикуляцией руками, подкрепляемой рисунками карандашом на бумаге. Но основное я понял — меня хотят облапошить. Ну что ж, денег у меня и моих родных все равно нет, а воспользоваться покровительством местного «авторитета» не мешало бы, а там, бог даст, разберутся и отпустят.

— Ну, если ты и вправду можешь помочь, то, конечно, давай! — согласился я. — Только у меня нет конверта и бумаги.

Капран повеселел, мои слова ему пришлись по душе:

— Все, что надо, есть, ты только пиши, чтоб сразу выслали, не затягивали.

— Конечно, напишу, только пока найдут деньги, да сколько еще письмо и перевод будет идти — неизвестно.

— О'кей, — сказал Тони и протянул мне конверт с марками, бумагу и ручку. — Будем ждать, пиши.

Он заранее был готов к моему «сотрудничеству». Чтоб выжить в тюрьме, все средства хороши. Идти против системы в лоб — самоубийство. Необходимо выжить и доказать свою невиновность, а для достижения цели все средства хороши. Здесь цивилизованные законы и приличия неприемлемы, с волками жить — по-волчьи выть.

Выдержка и самообладание — вот главные мои союзники в создавшейся ситуации. А еще необходимо учить язык. Без знания языка, я — ноль. «Разговоры» на тарабарском диалекте с Тони не выход из положения, нужно самому понимать незнакомый язык, знать местные обычаи и понимать происходящее.

Я написал родителям о своих злоключениях, но о деньгах не упоминал. Во-первых, у моих родителей, живущих на одну пенсию, таких денег отродясь не было. Во-вторых, я понимал, что это чистой воды разводка, и вышли они требуемую сумму, то вряд ли она мне поможет. В-третьих, я думал, что все-таки правда восторжествует и меня скоро освободят.

Капран дал адрес на французском языке, куда следовало перевести деньги, я вписал его в письмо, но пометил, что если с этого адреса придет письмо, чтобы проигнорировали, а подробности — при освобождении.

Мало-мало говорящий по-русски пахан был не силен в нашем письме. Он пробежал глазами написанное, удовлетворительно отметил вписанный мною его адрес:

— Ну, вот сахби (друг), теперь, как деньги придут, ты будешь свободен.

— Надеюсь, что ты меня не обманешь! — как можно спокойней ответил я.

— О! Ты не знаешь, в этой стране деньги значат многое, я думаю, ты скоро обретешь свободу, — заверил меня новоявленный «друг».

— Да, я понимаю!

Разводка лохов на бабки в условиях неволи, как показывала практика, было делом обыденным. Как только становилось достоянием гласности, что у новенького водились денежки, а прикрытие в лице криминальных авторитетов и влиятельных земляков отсутствовало, то находились хищники, пытающиеся тем или иным способ «подоить» его в свою пользу.

Обычно сообщали родственникам, что есть возможность помочь своему близкому путем «рашвы» (взятки). Немногие верили и соглашались, но иногда срабатывало, и бандитам получалось за чей-нибудь счет поживиться. Передавали своим дружкам на волю, и те приступали к «обработке» близких выявленной жертвы.

Со мной был случай особый, я являлся иностранцем, причем носителем редкого для этого региона языка. Поэтому против правил решили воздействовать не на моих родичей, а непосредственно на меня. Лучше прикинуться дураком, чем оказаться им и потерять лицо. Я подыграл этим скотам, как показала практика — это было правильное решение. Кто ж будет резать курицу, которая может принести золотые яйца.

На самом деле, как оказалось, это было мудрое решение. Дело в том, что по закону я имел право всего на два письма в месяц. Причем должен оплачивать марки сам. По Тунису имели хождение марки ценой в 150 миллимов, во Францию — 500 миллимов, а в Россию — 750 миллимов. Для нищего Туниса это приличная сумма.

Забегая вперед, скажу: из отправленных мною за год 24 официальных писем, ни одно не дошло до адресата. Их просто выкидывали. То же касалось и писем, отправленных мне из России, их тоже выкинули. Дошло всего два письма до мамы, отправленных окольным путем через освобождающихся знакомых.

Оказывается, лишить человека свободы и поместить его в скотские, не пригодные для жизни условия — не самое ужасное. Если еще присовокупить к этому и полное отсутствие информации о своих близких, тогда человек, если он не бесчувственное бревно, действительно испытывает мучения, которые ни с чем не сравнимы. К физическим страданиям добавляются еще и муки душевные!

Год, целый год я ничего не знал, что с моими родными и близкими Наташи! Целый год я ежедневно думал о них. Когда приходило время писать письмо (раз в две недели), я, экономя бумагу, так как было положено писать на одном листе формата А-4, мелким почерком, экономя отведенное пространство, писал о себе. Я хотел объяснить родным Наташи, что произошло на самом деле, чтобы знали, что нет моей вины в смерти их дочери!

Я писал своим, что то, в чем меня обвиняют, — чудовищная ошибка! Я хотел, чтобы мои слова были услышаны в России, чтоб не держали на меня зла. Больше всего я боялся, что умру в этих стенах, и никто так и не узнает правды. Я должен был выжить! Выжить и рассказать, как произошло все на самом деле! Я решил для себя, что выживу, несмотря ни на что!