Читать книгу "Склиф. Скорая помощь - Андрей Шляхов"

Константин Варфоломеевич умел объяснять ясно и доходчиво. И по выражению его лица было видно, что он не шутит и не преувеличивает.

— А здесь я не умру?

— Здесь больше шансов и возможностей помешать этому.

— Будь по вашему, — вздохнула Надежда Борисовна. — Боже мой, что скажет Леонид Никитич… Это наш исполнительный директор. Он с ума сойдет!

— Незаменимых нет, — «утешил» заведующий кардиореанимацией. — Не переживайте. Не сойдет с ума ваш Леонид Никитич.

Леонид Никитич сам с ума вроде бы не сошел, во всяком случае, говорил по телефону разумно и адекватно, но вот кардиологов Склифа своими звонками «достал» основательно. «Ах, умоляю, позаботьтесь как следует о лучшей нашей сотруднице!» «Ах, всем ли обеспечена наша Надежда Борисовна?! Если что-то потребуется, вы только скажите!» «Ах, хватает ли у вас возможностей?!» «Скажите, а вы меня не дезинформируете? У нее действительно все хорошо?..» И так далее, и тому подобное.

— Вот оно, Ирина Николаевна, чуткое отношение к сотруднику на новый лад, — сказал заведующий отделением неотложной кардиологии Качаровский лечащему врачу Надежды Борисовны. — Классический пример. Звонят каждый день, но никто не приезжает.

— Она запретила к ней приезжать, Геннадий Иванович, чтобы не было ненужной суеты. Сказала, что сестра навещает и этого достаточно. Очень сознательная больная, никаких проблем с ней. Не то что с прочей крутизной…

При упоминании о сестре Геннадий Иванович поморщился, словно от зубной боли. «Очень сознательная больная» и впрямь выгодно отличалась от других — вежлива, послушна, прав не качает, как ни зайдешь, лежит с планшеткой в руках — переписывается с сотрудниками, ценные указания отправляет. Занятый человек, оттого и дурью маяться некогда. Дурь — она от безделья. Но вот сестра…

Сестра была малость того… странноватой. То есть — заполошной. Суетливой, всего боящейся, иногда не совсем адекватной. Геннадию Ивановичу совала в карман деньги (неплохие, кстати говоря, деньги — четыре пятитысячные купюры) прямо посреди отделения, возле сестринского поста, на глазах у сотрудников и ходячих больных. Геннадий Иванович сердился, просил прекратить, отпихивал руку, закрывал карманы широкими ладонями, а в конце концов сорвался на крик. На крик выбежала из палаты Надежда Борисовна и увела сестру. Заодно и совет получила ценный — не бегать сломя голову, а ходить неспешным шагом. Не в спортзале, чай, а в кардиологическом отделении. Затем Геннадий Иванович, еще не остыв, спустился на первый этаж и устроил выволочку придверному охраннику, чтобы не пускал в неположенное время посетителей, которые мешают работать. Посещения по будням с семнадцати до двадцати часов, встречи с лечащим врачом после часа. График знаем? Тогда просьба соблюдать.

Охранник торжественно поклялся «соблюдать», но уже через час сестра Надежды Борисовны, неведомыми путями просочившаяся в отделение, ждала Геннадия Ивановича у кабинета, чтобы принести ему свои извинения и заверить в том, что впредь никогда-никогда не повторит она ничего подобного. Тетка была липкой и вязкой как патока, Геннадий Иванович насилу от нее отделался и подивился тому, насколько разными бывают сестры. Вроде и похожи друг на друга, а в то же время совсем разные. Худоба и тонкость черт Надежды Борисовны воспринимаются как изящество, а то же самое у сестры выглядит какой-то иссушенной изнуренностью. Типа — жизнь замотала. В высоких скулах Надежды Борисовны проглядывает аристократическая надменность, а сестра простовата и ничем не примечательна. Впрочем, уже к сорока годам на лице человека отпечатывается характер, возможно все дело в несхожести характеров.

Во второй раз Надежда Борисовна явилась с деньгами к Геннадию Ивановичу сама. Деликатно постучалась, вошла, села, улыбнулась и выложила на стол белый конвертик. Интеллигентного человека видно сразу — он дарит подарки упакованными, а деньги передает в конвертах. Геннадий Иванович попросил забрать конверт и больше к вопросу благодарности не возвращаться. Надежда Борисовна не стала настаивать — сунула конверт в карман черного шелкового халата, по которому бежали цепочки белых паучков-иероглифов.

— Уж не знаю, как вас и благодарить, Геннадий Иванович, — вздохнула она, — может, вам ипотека требуется? Могу устроить на прекрасных условиях. Восемь процентов годовых на десять лет.

Геннадий Иванович только в прошлом году расплатился за квартиру, купленную для дочери, и больше до конца дней своих ни в какую кабалу влезать не собирался. Но, как человек бывший «в теме» и во всем любивший точность, переспросил:

— Сколько-сколько годовых? Восемнадцать?

Шурин Геннадия Ивановича, работавший каким-то начальником в службе безопасности Сбербанка (в тамошней иерархии Геннадий Иванович не разбирался), выплачивал ипотеку с процентной ставкой девять с половиной, был счастлив безмерно и говорил, что далеко не каждый сотрудник может рассчитывать на такое к себе отношение.

— Восемь, — с достоинством ответила Надежда Борисовна. — Восемь процентов годовых.

— Спасибо, мне уже не надо, — отказался Геннадий Иванович, немного пожалев о том, что судьба не свела его с Надеждой Борисовной девять лет назад.

— Жаль! — искренне опечалилась Надежда Борисовна и ушла.

На следующий день разговор об ипотеке завела в ординаторской Ирина Николаевна.

— Нет, бывают же люди! — воскликнула она, оторвавшись от написания дневников. — Других за ногу с того света вытянешь, так уйдут и «спасибо» не скажут, а Рушина из третьей палаты предложила мне ни много, ни мало, а льготный ипотечный кредит! Если, говорит, вам лично, Ирина Николаевна, или вашим близким, то могу устроить очень хорошие условия — восемь процентов годовых. А что — это действительно хорошие условия?

— Это суперские условия, Ира! — сказала доктор Карапетян. — Можно сказать — почти даром. Бери, не раздумывай!

— У меня хорошая квартира, трехкомнатная, в профессорском доме…

— В панельной башне, набитой ворчливым старичьем, — вклинился в разговор доктор Чермянский. — Лови момент, Николаевна, поменяешься с доплатой в нормальный современный дом!

— Мой Саркис так хочет жить в таунхаусе, — Карапетян мечтательно закатила глаза, — спит и каждую ночь во сне видит.

— В даунхаусе? — переспросил Чермянский.

До обеда доктор Чермянский был невыносим. Язвил, грубил, придирался, в общем — излучал негатив. После обеда преображался в милого, доброжелательного, насквозь позитивного человека. Просто удивительно, насколько какие-то несчастные сто грамм водки меняют человека.

— В даунхаусе мы сейчас живем, — вздохнула Карапетян. — Вам, мужикам, хоть кол на голове теши, вы же не послушаете и все равно сделаете по-своему. Тысячу раз говорила мужу — не снимай комнату в одной квартире с хозяевами. Пусть лучше будет три семьи квартирантов, чем одна хозяйка! Так разве он меня послушал? Он только один раз в жизни поинтересовался моим мнением, когда спросил, хочу ли я выйти за него замуж! Теперь живем, как на фронте. «Не шумите, дверями сильно не хлопайте, холодильник долго не держите открытым, ночью в туалет не ходите — спать мешаете». Как будто не платим ей пятнадцать тысяч в месяц и коммуналку сверху! Ир, ты спроси у этой своей тетки, не устроит ли она мне такую ипотеку?