Читать книгу "Меня зовут Красный - Орхан Памук"

– Нет. Узоры на одежде, коврах, шатрах раскрашивают ученики. Только покойный Зариф-эфенди мог бы это сделать, но он отпадает.

– Уши? – спросил я с волнением.

– Нет. Со времен Тимура все рисуют уши лошадям, как лист камыша.

– Посмотри-ка сюда, – сказал мастер Осман голосом врача, показывающего другому врачу обнаруженную чумную язву, – видишь?

Он навел лупу на головы лошадей. Я наклонился, чтобы получше рассмотреть увеличенное изображение.

– У лошади странные ноздри.

– Значит, видишь, – сказал мастер Осман, не отрывая глаз от рисунка. – Странно он нарисовал ноздри.

– Рука дрогнула? Или особенность художника?

Мы оба смотрели на странное, непривычное изображение лошадиных ноздрей.

Это была единственная деталь, которая могла помочь Найти негодяя, убившего Эниште. Мы с трудом различали не только ноздри, но и морды лошадей, расплывшееся изображение которых было на листке бумаги, найденном при несчастном Зарифе-эфенди.

Мы провели много времени в поисках рисунков лошадей, которые в большом количестве сделали за последние годы любимые художники мастера Османа. Он послал людей, и – с разрешения падишаха – нам принесли недавно завершенные книги, хранившиеся во внутренних покоях дворца.

Мы просмотрели сотни лошадей, нарисованных за последние несколько лет Келебеком, Зейтином и Лейлеком, но ни у одной не увидели того, что искали.

Уже совсем стемнело, но вдруг комната наполнилась светом, что-то произошло такое, от чего мое сердце начало сильно биться; я догадался: вошел Повелитель вселенной, наш падишах. Я бросился к его ногам. Поцеловал край одежды. Я не смел смотреть на него.

Он сразу начал разговаривать с мастером Османом. Я не верил своим глазам: падишах сидел на том месте, где только что сидел я, и, как я, внимательно слушал то, что ему говорил мастер. Стоявшие тут же Главный казначей и еще несколько человек с большим вниманием смотрели на разложенные рисунки. Я набрался смелости и долго смотрел на Повелителя вселенной, нашего Властителя. Какой он был красивый! Какой стройный! Мы случайно встретились взглядами, и он произнес:

– Я очень любил покойного Эниште.

Он говорил мне! От волнения я не расслышал часть слов.

– …очень опечален. Но меня утешает то, что все заказанные им и исполненные рисунки – прекрасны. Венецианский гяур увидит их, удивится и испугается моего ума. Вы должны определить убийцу по лошадиным ноздрям. Иначе придется подвергнуть пыткам всех художников, хоть это и жестоко.

– Мой падишах, Повелитель, – осенило мастера Османа, – если художники быстро нарисуют лошадь, не думая о том, к какому повествованию будет эта иллюстрация, мы, может быть, поймем, кто сделал этот набросок. Хорошо бы объявить состязание и прямо сегодня ночью обойти всех художников, чтобы каждый быстро нарисовал лошадь.

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ ЗЕЙТИН

Перед вечерним намазом постучали в дверь, я открыл: на пороге стоял чисто одетый, приветливый, улыбающийся человек Главного охранника из дворца. В руке у него была свеча, которая больше затеняла, чем освещала его лицо, и лист бумаги. Он сказал, что падишах объявил конкурс среди художников на лучшее изображение лошади и я должен немедленно нарисовать лошадь.

Перед моими глазами начали проходить все лошади, которых я когда-либо рисовал. Одна из них была действительно превосходна. Ее-то я и нарисую. Рука с пером потянулась к чернильнице, взяла чернил ровно столько, сколько надо, и опустилась на листок: появились выразительные печальные глаза, дышащие ноздри, попона, с любовью расчесанная грива, стремя, звездочка на лбу – рисунок готов.

Рисуя, я словно сам превращался в эту прекрасную лошадь.

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ КЕЛЕБЕК

Было время вечернего намаза. Человек, постучавший в дверь, сказал, что падишах объявил состязание. Слушаюсь, мой падишах! Кто может нарисовать лошадь лучше меня?

Я удивился, что рисовать следует черным пером и раскрашивать не надо. Интересно, кто будет решать, чей рисунок лучше? Я попробовал разговорить широкоплечего красивого юношу-посланца и догадался, что за этим состязанием стоит Главный художник мастер Осман. Он, без сомнения, знает мой талант и из всех художников больше всего любит меня.

Я смотрел на пустой лист бумаги, и передо мной возник образ лошади, такой, как десять лет назад ее рисовал мастер Осман: крупная, нетерпеливая, такая, каких любит наш падишах; поднявшаяся на дыбы словно для того, чтобы продемонстрировать красоту передних ног. Интересно, сколько золотых дадут победителю? А как рисовал лошадей Бехзад?

Я сделал замечательный рисунок, меня будут хвалить и прославлять, как хвалили и прославляли Бехзада. Я стану как он.

Когда я рисую прекрасную лошадь, я словно превращаюсь в другого художника, рисующего прекрасную лошадь.

МЕНЯ НАЗЫВАЮТ ЛЕЙЛЕК

Было время после вечернего намаза, я собирался пойти в кофейню, но тут кто-то постучал ко мне. Я пошел посмотреть: человек из дворца. Он объяснил, что требуется нарисовать лучшую в мире лошадь. Хорошо. Скажите, сколько платите за штуку, и я вам нарисую несколько лучших в мире лошадей.

Но я был благоразумен, ничего такого не сказал, а пригласил пришедшего войти. Я достал тетрадь образцов, которую прятал от всех. В этой тетрадке были копии самых красивых рисунков, которые встретились мне за много лет. Моя тетрадь была бесценной для тех, кто хотел вспомнить старых мастеров и старые сказки.

Я выбрал самый лучший рисунок лошади, прикрепил иголками к чистому листку бумаги, обильно посыпал сверху угольной пылью и снял образец. Угольная пыль точечками повторила на нижнем листе силуэт лошади, получилось хорошо, мне понравилось.

Я взял перо и соединил точечки – лучшая в мире лошадь. Такую не нарисует никто.

Рисуя самую прекрасную лошадь, я могу быть только самим собой.

МЕНЯ НАЗОВУТ УБИЙЦЕЙ

Ну что, определили вы меня по рисунку лошади? Когда меня попросили нарисовать лошадь, я сразу понял, что никакого конкурса нет, а просто меня хотят вычислить по рисунку.

Я знал, что мой набросок лошадей, выполненный на грубой бумаге, остался у несчастного Зарифа-эфенди. Но у меня нет особенностей, нет своей манеры, чтобы можно было определить мое авторство по рисункам. Я в этом не сомневался, но, когда начал рисовать, меня охватило беспокойство. Мог ли я выдать себя рисунками лошадей для книги Эниште? Сейчас надо было нарисовать нечто отличное от них, что я и сделал.

Посланец дворца удалился. Дома мне не сиделось, я пошел на улицу, долго бродил без всякой цели, а потом отправился в покинутую обитель. Здесь было спокойно. Некоторое время я просто сидел, слушая тишину.

Потом вынул из потайного места зеркало, поставил его на подставку, расположил на коленях рабочую доску, положил на нее лист размером в две страницы и, глядя на свое отражение в зеркале, стал углем рисовать свое лицо. Я работал очень долго и старательно, но увидел, что лицо на бумаге не похоже на мое, и мне стало грустно до слез. Как же это делали венецианские художники, о которых столько рассказывал Эниште? Я попытался представить себя на их месте, стер нарисованное и, глядя в зеркало, принялся рисовать снова.