Читать книгу "Сыновья - Перл С. Бак"

вложить в другое дело; если ты хочешь купить участки, которые обрабатываешь, то мы согласны продать их тебе.

Тогда крестьянин широко раскрыл глаза, большие и круглые, словно у быка, и, разинув рот, обнажил выдающиеся вперед крупные зубы и сказал, шепелявя и брызгая слюной, потому что иначе говорить он не мог:

– Мне и во сне не снилось, что вы так скоро станете продавать землю, – ведь ваш отец ни за что не расстался бы с ней!

Ван Старший поджал толстые губы и со степенным видом сказал:

– Как бы он ее ни любил, а нам он оставил тяжкое бремя. Мы должны заботиться о двух его наложницах, ни одна из них нам не приходится матерью, а старшая любит хорошее вино и вкусную еду и каждый день играет в кости, а выигрывать каждый день у нее не хватает смекалки. Доходы с земли получаются нескоро, да и это зависит от прихоти небес. А такой семье, как наша, не приходится скупиться, – было бы неприлично и недостойно сыновей нашего отца, если бы наша семья жила бедно, беднее, чем при нем. Значит, нужно продать землю, чтобы нам хватило на жизнь.

А Ван Средний тревожно вертелся на месте, кашлял и двигал бровями во время этой нескладной речи и думал, что брат его не слишком умен, потому что, когда видят, что товар хотят сбыть с рук, то и цену дают низкую. Когда пришла его очередь, он поспешил сказать:

– Многие уже спрашивали, не продается ли у нас земля, потому что в этих местах всем известно, что отец скупал хорошую землю, самую лучшую в здешней округе. Если тебе эта земля не нужна, дай нам знать немедля, потому что другие ее дожидаются.

Этот большезубый крестьянин любил землю, которую обрабатывал, знал каждую пядь ее, знал, как лежит каждый участок, и с какой стороны находится скат, и где нужно прорыть канавы, чтобы урожай был лучше. Много хорошего навоза потратил он на эту землю, – и не только со своего двора: он не ленился даже ходить в город и таскать издалека ведра с городскими нечистотами. Для этого он нередко поднимался спозаранку. Теперь он вспомнил, сколько ему пришлось перетаскать зловонных ведер и сколько пришлось положить труда на эту землю, и ему показалось обидным, что вся она может перейти в чужие руки. И он сказал нерешительно:

– Я не собирался сам покупать эту землю. Я думал, что она, может быть, пойдет в продажу, когда вырастет мой сын. А если она и теперь продается, я подумаю и завтра скажу вам, что надумал. А какая ваша цена?

Братья переглянулись, и Ван Средний поспешил заговорить первым из опасения, что Ван Старший назначит слишком низкую цену:

– Цена справедливая: пятьдесят серебряных монет за поле в одну шестую акра.

Это была высокая цена, слишком высокая за участок земли, лежавший так далеко от города; этих денег он не стоил, и все они это понимали, но надо было с чего-нибудь начать. Крестьянин сказал:

– Такой цены я заплатить не могу, мне это не по средствам, но я подумаю и скажу вам завтра.

Тогда Ван Старший встревожился, как бы не упустить денег, и сказал:

– Немногим больше, немногим меньше, не все ли равно, – это делу не помешает!

Но Ван Средний бросил сердитый взгляд на брата, дернул его за рукав, чтобы он не сказал еще какой-нибудь глупости, и повел его к выходу. А крестьянин крикнул им вдогонку:

– Я приду завтра, когда обдумаю дело!

Так он сказал, и это значило, что ему нужно поговорить с женой, но нельзя было показывать, что он считается с ее мнением, – такая слабость была бы недостойна мужчины, и чтобы не уронить своего достоинства, он выразился иначе.

Поговорив ночью с женой, наутро он отправился в город, где жили братья, и спорил и торговался с ними, как в былое время в этом же самом доме торговался Ван Лун из-за цены на землю, принадлежавшую этому дому, от которого на месте остались только стены, а семья, жившая в нем, рассеялась по лицу земли. В конце концов назначили и цену – на треть меньше той, которую назвал Ван Средний; цена была настоящая, и крестьянин согласился, так как жена говорила ему, что за эту цену можно было бы купить землю, если не уступят дешевле. Земля была куплена, и крестьянин спросил:

– Как вы хотите получать деньги: серебром или зерном?

И Ван Средний поспешил ответить:

– Половину серебром и половину зерном.

Говоря так, он думал, что если возьмет зерно, то можно будет перепродать его и нажить кое-что, и это вовсе не значит обкрадывать брата: никому нет дела, если он успеет пустить зерно в оборот, а прибыль возьмет себе за труды.

Но крестьянин сказал:

– Мне не собрать столько серебра. Сейчас я отдам вам одну треть серебром, другую зерном, а последнюю треть отдам в будущем году, после жатвы.

Тогда Ван Старший надменно окинул его взглядом, передвинул свой стул и топнул ногой:

– Как ты можешь сказать заранее, что пошлет небо на следующий год, много ли будет дождей! Откуда же нам знать, сколько мы получим?

Но крестьянин смиренно стоял перед этими богатыми горожанами, хозяевами его земли, а потом, втянув воздух сквозь зубы, оказал терпеливо:

– Мы, крестьяне, всегда зависим от милости неба, а если вы не хотите рисковать, то возьмите землю в залог.

В конце концов так и решили, и на третий день крестьянин принес серебро, но не все сразу, а в три приема, и каждый раз он приносил его за пазухой, завернутым в синюю тряпку. Каждый раз он доставал серебро очень медленно, сморщив лицо, словно от боли, и нехотя клал его на стол, как будто ему горько было с ним расставаться, да так это и было, потому что в это серебро было вложено столько лет его жизни, столько его плоти и крови, столько его сил! Он обшарил все места, где были припрятаны нажитые им крохи, занял, где было можно, и эти крохи достались ему ценой суровой, полной лишений жизни.

Братья же видели только серебро, и когда они приложили свою печать к расписке и крестьянин ушел вздыхая, Ван Старший сказал презрительно:

– А еще эти крестьяне всегда поднимают столько шуму из-за того, что им плохо живется, нажалуются, что у них ничего нет! Каждый из нас не отказался бы наживать по стольку серебра, сколько удалось нажить вот этому, и, должно быть, без особого труда! Теперь я покрепче