Читать книгу "Игра в «Городки» - Юрий Николаевич Стоянов"

на мне рубаху, а потом просили оставить автограф на ее лоскутах.

Они искренне радовались тому, что Моцарт все-таки не умер и для них спектакль заканчивался не в зале, а на улице у служебного входа в театр. Они целовали меня, хлопали в ладошки и кричали:

— Моцарта! Моцарта!

Правда, так было! Не вру! Больше в моей жизни такого не было никогда!

Мы жили на 15 и 16-м этажах 30-этажной гостиницы.

Понять, что русские уже вернулись домой, можно было уже на первом этаже у стойки рецепции. По запаху. На лабораторных плитках во всех наших номерах варились гречневая каша и перловка, перемешанные с тушенкой. Как-то Володя куда-то засунул коробок с солью, и я пошел в соседний номер к Женьке Солякову. Постучал.

— Кто там?

— Жека, это я, Юра.

— Один?

— Один.

— Точно?

— Ну точно, точно. Открывай, не бойся — я не голодный!

— А там открыто, заходи.

Вхожу. В номере холод собачий. Окно, что ли, открыто?

Конец октября уже как-никак. Да нет, закрыто окно. Оказывается, это кондиционер, выставленный на минимальную температуру, дует на всю катушку! Жека сидит на диване, укутанный в одеяло, дрожит, а к кондиционеру на проволоке подвешены полторы палки копченой колбасы!

— Холодильника же у них нету! — клацая зубами, объясняет Жека, поймавший мой взгляд.

— А когда ты в театр уходишь, чё с колбасой делаешь? — спрашиваю.

— Набираю в холле льда из автомата, оборачиваю колбасу вощеной бумагой и в целлофановом пакете вместе со льдом прячу под матрас. Технология!..

Если все мы одновременно врубали в сеть свои плитки и кипятильники, свет в гостинице начинал мигать на всех тридцати этажах.

В это время в космосе летал советский «Союз ТМ-6» с космонавтами Владимиром Ляховым, Валерием Поляковым и гражданином Афганистана Абдулом Ахад Момандом на борту. И я представлял себе, как они пролетают над Японией и Ляхов спрашивает Полякова:

— Валера! А что там в Токио опять мигает, что за иллюминация?

А Поляков отвечает:

— Все нормально, Вова. Наши ужинают.

Каждый день у постели больного императора Хирохито находилась вся его семья: супруга — 85-летняя императрица Кодзюн и семеро детей — пятеро дочерей и два сына. За стенами дворца, расположенного в знаменитом районе Тиёда, дежурили десятки журналистов и были установлены телекамеры ведущих японских каналов. В этой толпе легко можно было различить и два-три европейских лица. Это были сотрудники знаменитого ленинградского театра, ежедневно делегируемые руководством, чтобы быть в курсе состояния здоровья его величества. Они желали выздоровления Хирохито не меньше, чем его семья и поданные. Ежедневно после обеда на воротах дворца вывешивался бюллетень состояния здоровья императора. Это был непонятный для нас набор иероглифов и цифр. Когда наши ходоки возвращались от дворца, на них все набрасывались:

— Ну как он там?!

— Да ничего же нельзя понять! — отвечали они. — Но одна цифра в бюллетене была обведена красным цветом! — они выдерживали паузу и очень значительно добавляли: — Это цифра… пятнадцать!!!

— Пятнадцать — это хорошо или плохо? — нервно спрашивали мы друг друга.

И тогда Владислав Игнатьевич Стржельчик подводил итог:

— Если пятнадцать — это САХАР, то это очень херово, практически — это п…! Пакуйте чемоданы! — и удалялся по коридору отеля.

А ведь суточные нам выдавали не все сразу, а издевательски — дозированно. Раз в неделю. Может быть, бедный Хирохито и рад бы отмучиться побыстрее, но нашими надеждами удерживался на этом свете, замедляя свой переход к любимым богам из-за горстки советских артистов, чьи суточные напрямую зависели от его жизни или смерти…

Через 20 дней нашего пребывания в Японии наступило время затаривания, то есть покупок. Промежуточный этап.

Половина денег уже была в кармане и, как говорил Василий Макарович Шукшин, «ляжку жгла». В день приезда в Токио, на общем собрании коллектива, которое состоялось в гостинице, нам представили нашего куратора — «режиссера в штатском», как тогда говорили. Он был офицером КГБ, оформленным на время поездки как сотрудник театра. Виктор (так его звали) разбил нас на четверки и назначил старших. Выход в город разрешался только по 4 человека, минимум по 3, но уже с разрешения старшего четверки. Витя оказался нормальным парнем и не демонизировал роль своего ведомства в этих гастролях. Он смотрел сквозь пальцы на то, что мы забили на эти четверки и свободно шлялись по городу по два человека. Он просто намекнул: «Пацаны! Главное — не по одному!»

Витя связался со своими коллегами в посольстве и торгпредстве и выяснил Что, Где и Почем нужно оптово закупать в Токио. И те, кто прислушался к нему, в дальнейшем не прогадали. Это именно он посоветовал мне покупать не видеомагнитофоны и прочий электронный ширпотреб, а «врезать по-крупному» и взять на продажу электровязальную машину с программным обеспечением. В этой машинке был установлен блок, куда вставлялись перфокарты с рисунком вязки, и она автоматически выдавала готовое изделие.

— Бери, Моцарт, не прогадаешь! — говорил Витя. — В стране начинается НЭП. Знаешь, что это такое?

— Да. Я даже знаю, чем это заканчивается.

— Нет, Моцарт, это надолго. Очень надолго. Иначе я бы не вписывался.

Эту вязальную машину купил у меня потом сын народного артиста Вадима Яковлева. Он был зачинателем кооперативного движения в Ленинграде и отвалил мне без всякого торга 20 000 рублей. А Витя «надыбал» ее в Токио за 750 долларов!

Менее прогрессивная часть труппы, не примкнувшая к Виктору, скупала все в магазине у Ежика. Хозяина звали — Йоши, но наши говорили — Ёжик, и ему нравилось.

Он неплохо щебетал по-русски, поскольку специализировался на продаже техники советским дипломатам, артистам, спортсменам и морякам. Он втюхивал все, что втыкалось в розетку, давал большие скидки и сам занимался отправкой контейнеров в Союз…

Но были среди нас и те, кто еще до прилета в Японию уже точно знали, что нужно везти обратно. Они работали «под заказ». Это были четыре человека из оркестра БДТ.

У этой группы была общая кличка — «Санитары Европы».

Имелось в виду, что они подчищали все, на что другие бы даже внимания не обратили. Среди них был один изгой — пожилой картавый контрабасист Саша Галкин. «Санитары» никогда не брали его с собой, и он, бедный, слонялся по коридорам гостиницы, хватал всех за рукава и приставал с одним и тем же вопросом:

— Что бгать?! Что бгать?!

— Саша, откуда мы знаем, что брать? — отвечали ему. — Купи контрабас!

В театре он топтался из угла в угол, обхватив голову руками, и уже сам себе задавал этот трагический вопрос:

— Что бгать?! Что бгать?

Музыканты уходили «на