Читать книгу "Чёрные цветы - Николь Лесперанс"

путешествия, хотя прошло чуть меньше суток. Я всё ещё не пришла в себя после встречи с Леонорой, но медленное биение воды постепенно изгоняло напряжение, унося его прочь. Не знаю почему, но здесь я чувствовала себя в безопасности.

Шон задержался на берегу, чтобы вынуть что-то из карманов и снять футболку. Его кожа отливала мрамором в лунном свете, а плоские грудь и живот посрамили бы любую статую.

– Я не знала про Кена, – сказала я, отплывая к середине. – Билли ничего не говорил.

– И почему я не удивляюсь? – мрачно рассмеялся Шон.

– Отчимы – это полный отстой, – сказала я. – Дэвид возомнил, что может запретить мне нырять. Как будто он получил право решать за меня только потому, что подписал с мамой какую-то бумагу. Я-то её не подписывала.

– Полностью тебя понимаю. – Шон поднял ладонь, и на неё тут же опустился жук, ровно взмахивая крылышками.

– Эти жуки очень красивые, только когда они меня касаются, у меня мороз по коже, – призналась я.

Он подтолкнул жука, и тот чаще замахал крыльями.

– К ним просто надо привыкнуть.

Я засмеялась, но он не ответил, и я растерялась: что сказать? Шон лёгким щелчком отправил насекомое в неровный полёт, а сам шагнул в воду.

– А твой родной отец с тобой общается? – спросил он.

– Скорее нет, чем да, – мне стало неловко от того, как предательски дрогнул мой голос.

– То есть? – Он подплыл ближе.

– Это долгая история. Тебя утомят неприятные подробности.

– Я никуда не спешу. – Он опять обезоружил меня своей ослепительной улыбкой, и хотя обычно я не люблю делиться с посторонними историей разрыва с отцом, сейчас она почему-то не казалась мне такой болезненной. Может, это тоже благодаря действию воды?

– Мои предки только и делали, что ссорились, – начала я. – Это одна из причин, почему я стала нырять, просто чтобы уйти от шума и хаоса. У нас был свой бассейн, но не настолько глубокий, и я начала ездить на побережье – если это кажется понятным.

– Вполне, – подтвердил Шон.

– Однажды отец совсем съехал с катушек, обнулил их общий с мамой счёт в банке и свалил, – продолжала я. – И плевать ему было, на что мы будем есть, платить за дом, вообще всё. Потом где-то через год он вдруг решил извиниться и пожелал с нами поговорить. Не вернуться. Просто потрепаться по телефону таким тоном, будто ничего особенного не случилось.

Взгляд Шона потеплел.

– Вскоре после этого умерла моя бабушка, – сказала я.

– Вы были близки?

Я кивнула, не в силах говорить. Она была одной из причин моей одержимости собственной смертью. Мне казалось, я могла бы её увидеть.

– И поскольку это была его мама, он явился на похороны. Он спросил, может ли остановиться у нас на пару дней, и мама сказала «да». И вот он спал на диване в гостиной, а мы с мамой ходили на цыпочках всё это время, и она вела себя с ним добрее некуда… потому что, как мне кажется, мы обе надеялись: может, он так и останется?

Чтобы Шон не увидел, что глаза мои полны слёз, мне пришлось перевернуться на спину. Из глубины поднималось тёплое течение, а пульсация воды замедляла, успокаивала мои мысли.

– Но он не остался, – продолжала я. – Он сел на самолёт и вернулся в Сиэтл.

– Сочувствую, – пробормотал Шон.

Я перестала сдерживаться и позволила слезам стекать из уголков глаз по щекам.

– Он просто не мог удрать из Флориды куда-то дальше на континент – у него там даже знакомых не было. Это просто было откровенное бегство от нас.

– Посмотри. – Губы Шона как-то внезапно оказались возле моего уха, и я вскинулась, торопливо ополаскивая лицо и готовая утонуть от смущения. А он показал на воду, где тонкие серебряные нити расплывались прозрачной дымкой. – Это твои слёзы.

– Я не хотела… в смысле, я не… – Я вытерла нос и заморгала.

– Всё хорошо. – Он поймал в горсть серебряные завитки. – Остров не сердится, когда ты грустишь.

Я то ли рассмеялась, то ли разрыдалась в ответ, но что-то в этой воде превращало мои слёзы в серебряные завитки и заставляло чувствовать себя в безопасности и не одинокой. Любимой. Моё сердце постепенно сравняло свой ритм с пульсацией воды в сеноте.

Чтобы унять резь в глазах, я плеснула в них водой.

– Итак, а теперь ты не хочешь рассказать мне что-нибудь депрессивное о своём отце?

– Ну уж нет, спасибо, – рассмеялся Шон. – Может, лучше поныряем?

Я кивнула, радуясь возможности отвлечься, и начала прокачивать воздух сквозь лёгкие. Это по-прежнему казалось невероятным – дышать настолько свободно. Ещё десять минут назад я бы билась в агонии, но сейчас снова стала другим человеком. Или, скорее, тем человеком, которым я была до несчастного случая. Ах, как же мне не хватало этого человека! Шон тоже дышал глубоко и ровно, и вскоре мы оба были готовы к погружению.

Я показала три пальца, и он кивнул. Два. Один.

В последний раз наполнив грудь ночным воздухом, я сгруппировалась и нырнула.

Глава 16

Шон держался ко мне вплотную, едва не касаясь, пока мы погружались в глубокую синеву. Против привычки я выровняла давление и снова не почувствовала боли. Давление воды никуда не девалось и становилось всё сильнее, но мне не было больно. Когда мы достигли отрицательной плавучести и погружение ускорилось, Шон тронул меня за руку, и я показала ему «Ок». Я прижала руки к бокам, и мы пошли вниз, как камни. Ритмичное биение воды отдавалось у меня в костях, ровное и завораживающее, и я растворилась в нём, совершенно потеряв себя в погружении тела. Вода сверкала и качалась, и всё яснее была видна дыра на дне сенота.

У меня ничего не болело. Не было нужды возвращаться на поверхность. Мы могли спокойно погружаться ещё не меньше минуты. Я показала на дыру, и Шон ответил мне жестом «Ок», прежде чем развернулся и скрылся внутри. В мозгу прозвучал слабый сигнал тревоги, но сонно пульсирующая вода, мягко ласкавшая кожу, мигом заглушила его, и вот уже я сама проникаю в провал туннеля.

Вместо нового вертикального колодца, вроде того, в который мы спустились до этого, я оказалась в горизонтальном коридоре, высотой примерно с мой рост, переливавшемся пронзительно синим светом. Здесь биение воды сделалось громче, проникая в каждую клетку тела и призывая двигаться дальше. Шон махнул рукой вдоль туннеля, и я снова ответила ему «Ок», хотя время было на исходе и пора было думать о возвращении.