Читать книгу "Товарищ пехота - Виталий Сергеевич Василевский"

class="p1">— Ничего… Я и одна — и не одна! Днем учусь, вечером в госпитале. Он за углом, близко. Там мне как-то легче!..

— А сюда зачем пришли?

— Танцевать! — удивилась девушка. — Я каждое воскресенье прихожу танцевать.

— И… не танцевали.

— Ждала… одного человека. Уже хотела уйти.

— И ушли бы?

— Да. Если бы вы не подошли, — так же просто ответила она.

Неожиданно в толпе танцующих раздался громкий, тревожный голос:

— Товарищи, начался обстрел района! Прекратить танцы! Прошу всех уйти в бомбоубежище!

Первыми ушли музыканты. Труднее всех было барабанщику. Он нес огромный барабан на спине, как шарманку, шатаясь и задыхаясь.

Девушки из МПВО шли спокойно, молча. Обстрел означал для них трудную и опасную работу.

Работниц с судостроительного завода пришлось уводить насильно. Они кричали сердито:

— Сегодня восемь снарядов упало около инструментального. А мы работали!

Романцов и девушка стояли в толпе и, улыбаясь, смотрели друг на друга.

— Вы пойдете? — спросила она.

— Не хочется.

— И я не хочу. Пойдемте сюда, — предложила она и повела Романцова через сцену за кулисы.

Они остановились у широкого окна. Отсюда был виден узкий двор, заваленный грудами мусора.

— Познакомимся, — сказала она. — Катя Новикова!

— Сергей Романцов! Курсант курсов младших лейтенантов!

— Знаю! Я слышала, как вы говорили!

— И что же?

— Мне понравилось!

Романцов просиял.

— Правда? — спросил он, глупо улыбаясь.

— Да! Вы говорили от всего сердца, а ведь это самое главное! Вас интересно было слушать!

— Видимо, это у меня от отца, — сказал Романцов. — Мой отец учитель… Он всегда говорил, что если учителю интересно рассказывать, что дважды два — четыре, то и детям интересно учиться! Знаете, — воодушевляясь, продолжал Романцов, — уж если говорить, так говорить! Чтобы щепки летели!.. Я речь из газеты переписал, вот, ей-богу, это, конечно, неприлично, но я сейчас занят иным…

— Так все и переписали? — засмеялась Катя.

Басовито гудящий снаряд пронесся над крышей и глухо разорвался невдалеке.

Катя вздрогнула.

— Они стреляют по площади, — сказал успокоительно Романцов. — Точного закона нет. Может быть, следующий снаряд упадет в другом районе.

— А может быть?..

Она ближе подошла к нему.

— Я как-то не думаю об этом…

— А я все время боюсь. Стыдно? Да? — простодушно спросила Катя. — Бегу по улице и боюсь. Раньше хоть ночью не боялась. А теперь и спать ложусь, а боюсь…

Романцов покровительственно улыбнулся:

— Если так думать на фронте, то обязательно погибнешь. Сразу! А люди привыкают…

— Вы участвовали в боях?

— Почти нет, — сказал равнодушно Романцов.

Катя разочарованно повела плечами и так взглянула на него, что Романцов побледнел.

— Вы ж награждены!

Романцов вспомнил зимние бои, смерть Ивана Потаповича, приезд на Песочную, капитана Шостака… Неужели он и далее станет превращать свою суровую жизнь в какую-то бессмысленную мышиную возню? Зачем ему изображать из себя пресыщенного наградами счастливчика, кокетничать с этой девушкой, которая так доверчиво отнеслась к нему?

— Это длинная история, в которой много мучительного и смешного. Я бы рассказал вам ее…

— А вы расскажите.

Уже кончился обстрел, уже гремел в зале оркестр, а они все еще стояли за сценой, среди пыльных кулис.

Катя слушала Романцова внимательно, затаив дыхание. Ее щеки порозовели, влажно блестели в полутьме глаза; она несколько раз вздохнула, и Романцов понял, как взволновал Катю его рассказ.

Они вышли из клуба в десять часов.

Темный, окрашенный для маскировки зеленой краской купол Исаакиевского собора возвышался над крышами, как могучая, поросшая соснами гора.

Пустые улицы были необычайно просторны.

На западе, у Пулкова, где проходила линия фронта, трепетали зарницы ракет.

Вода в Мойке была светлая, быстрая, отражала в себе деревья и небо.

Женщина полоскала в Мойке белье.

Налево, огороженные от мостовой железными листами и сломанными кроватями, нежно зеленели грядки с луком и капустой.

От Мойки ответвлялся канал и светлым лучом врывался под арку Новой Голландии. В самой арке, в мощно распростертых в вышине сводах ее, было так много простора, что казалось, воздух и вода здесь слились в одну прозрачную голубую волну.

Мощное дыхание моря, насыщенное прохладой, доносилось через каналы и пустые улицы сюда, в центр города, тревожило листву деревьев. Их лепет наполнял ночь шорохами, шепотом, бессонным бормотанием.

— Как хорошо!

Деревья, мощно раскинувшие зеленошумные кроны, стояли на берегу, как доверчивые животные, пришедшие к водопою.

— Как хорошо! — повторила Катя.

— Нет ничего в мире прекраснее дерева, — сказал Романцов. — Я так понимаю доктора Астрова, который страдал и мучился, когда вырубали леса… Его личная жизнь была скучной, безрадостной, однообразной. Он мечтал, чтобы мир был чудесным, чтобы леса украшали землю, чтобы среди рощ и дубрав жили люди — гордые, чистые! Или… помните, у Стендаля? В «Красном и черном» Жюльен Сорель улыбался деревьям, как закадычным друзьям… Если бы я не был военным, то обязательно стал бы лесоводом!

— Вам помешала война? — огорченно спросила Катя.

— Как вам сказать… Все равно я стал бы военным. Это было решено. Конечно, все мои сверстники сейчас солдаты. Но и до войны я хотел быть офицером.

— А почему?

— Видите ли, Катя, когда мне было четырнадцать лет, я читал книги о войне и мечтал быть полководцем! Смешно? Да? Сейчас мне двадцать один год, а я еще сержант.

Он заглянул в ее глаза и увидел, что это не смешно.

— Мальчишками мы уходили в лес на три дня. Воевали! Играли в «красных» и «белых». Мы жили в шалашах, варили уху и пшенку. Из тира Осоавиахима я украл две учебные винтовки. На Волге мы играли в Стеньку Разина. Строили лодки, плоты. Я тонул два раза — спасли рыбаки. Вот это жизнь! Я наладил такую дисциплину, что любо-дорого! Отец говорил — а он учитель, — да и сам я сейчас понимаю: если мальчик в четырнадцать лет строит модели самолета, то будет летчиком, модели автомобиля — инженером, воюет… не играет в войну, а именно воюет — офицером.

— А если ничего не делает?

— Будет мелким служащим. Кассиром в сберкассе. Или торговым агентом…

Он был так увлечен, так взволнован, что вдруг взял Катю за руку и долго не выпускал ее горячую ладонь. (Лишь на другой день он с удивлением вспомнил, что ладонь была шершавая, грубая, в бугорках мозолей.) Катя улыбнулась.

— Ну, вот и мой дом. Но мы ведь еще увидимся?

И в этот миг случилось то, о чем через несколько минут Романцов вспоминал с ужасом и отвращением. Неожиданно для самого себя он шагнул, сильно обнял Катю, притянул ее к себе и сказал противно-нежным голоском:

— Какая вы красивая, Катенька!

— Что вы! Зачем? — жалобно, совсем по-детски вскрикнула Катя.

В ее широко раскрытых глазах Романцов увидел стыд и отчаяние. Она