Читать книгу "Необязательные отношения - Ирина Кисельгоф"

— Я так и подумал. Только тебе не сказал.

Лаврова опять рассмеялась, Никита обиделся. Она чмокнула его в нос, он отвернулся.

— Я этого не люблю. Я же говорил.

— Правда, на самом деле мудрец сказал, что справедливо для всех не бывает. Бывает справедливое зло или несправедливое добро. Для кого как. — Она почему-то вспомнила Костю. — Милосердие важнее справедливости, но быть жертвой милосердия противно.

— Ты меня совсем запутала, — обиженно буркнул несчастный ребенок.

— Жизнь — сложная штука, — подняв палец, объявила Лаврова — Ее с наскока не понять.

Из тьмы возник Минотавр в сполохах молний и вихрях пыльного, воющего ветра.

— Вы что в темноте сидите? — спросил он и зажег на террасе матовые фонари в чугунной оправе. Сразу стало уютно.

— О жизни говорим, — как старичок вздохнул Никита.

— Пошли в дом. Ужинать будем, — скомандовал Минотавр. — Сейчас дождь польет.

Лаврова и Никита двинулись за Минотавром, как крысы за дудочкой крысолова.

В окна бился ливень, струи дождя водопадом стекали по стеклу. Прямо над домом громыхала колесница Ильи-пророка.

— Расскажи мне сказку под грозу, — потребовал завернутый в одеяло ребенок. — Чтобы страшно было.

— Очень?

— Очень.

— Ну, тогда слушай самую страшную сказку всех времен и народов.

И Лаврова рассказала историю Красной Шапочки на разные голоса. Ребенок хохотал так, что явился Минотавр.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросил он.

— Я теперь не усну, — пожаловался отцу Никита. — Мне Наташа сказку страшную рассказала. У меня от этой сказки даже щеки болят.

— Балбесы, — констатировал Минотавр.

Глава 13

Лаврова с Ильиничной искали Князеву подарок на день рожденья. Сумма была никакая, не большая и не маленькая. Из бюджета мало платили. Они обошли все магазины, у них уже отваливались ноги.

— Давай подарим ему трусы, — предложила Лаврова.

Она смотрела на стопки ситцевых семейных трусов с одинаковым рисунком «огурец» производства АХБК. Можно было подобрать огурцы на фоне любого цвета радуги.

— Надо же. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, — удивилась Ильинична — Все семь цветов.

— Будут трусы-неделька, — заключила Лаврова. — Под настроение. Красные — под веселое, зеленые — под грустное.

Обе покатились со смеху. На них неодобрительно глядела пожилая продавщица. Они ушли, похохатывая, не взяв радужные трусы с огурцами. Для начальника это было слишком лихо.

Наконец, купив на скромную сумму достойный известного ученого и профессора подарок, пни забрели в турецкую кофейню.

— Знаешь, я скажу тебе одну вещь. Только никому… — начала Ильинична.

— Ясно дело, — Лаврова стала говорить, как Никита.

— У меня появился мужчина.

— Как? — изумилась Лаврова.

Ильинична боготворила Князева. Он был ее идолом и фетишем. Она только что не целовала пол, по которому он ходил.

— Так, — сиамские глаза Ильиничны в красноватом сумраке кофейни светились рубинами.

— И кто он?

— Просто Вася, потому что Василий. Он живет теперь у меня.

— А как же Князев?

— Он муж другой женщины. Он не уйдет от нее никогда.

— Ты полюбила, — поняла Лаврова.

— Нет, — прекрасные глаза тайской принцессы померкли. — Я устала ждать.

* * *

На Лаврову навалилась депрессия. Она всегда приходила неожиданно, ни с того ни с сего. Хорошее настроение испарялось, оставалось только констатировать его внезапную смерть и написать посмертный эпикриз. Такое случалось часто, но Лаврова никак не могла к этому привыкнуть. Она лежала, устремив глаза в одну точку, без единой мысли в голове.

Незваная гостья усаживалась рядом с Лавровой и чего-то ждала. У нее не имелось лица, глаз, рта, потому с ней нельзя было говорить, и невозможно было понять, чего она хочет. От этого неприятного соседства саднило в горле, сжимались легкие, давило сердце, останавливалась кровь, потому Лаврова всегда мерзла. У нее не находилось сил на то, чтобы согреться. Она не могла встать, достать одеяло, вскипятить чай, оттого что ее руки и ноги наливались свинцом. В эти дни она не ходила на работу. Она ждала, когда серая безликая гостья исчезнет и Лаврова перестанет ощущать себя где-то посредине между жизнью и смертью.

Черная трубка мобильного телефона завибрировала на ее груди. Она поднесла ее к лицу и включила.

— Почему ты не приехала в выходные? — спросил Минотавр.

— Меня не приглашали.

— Ты заболела?

— Нет.

— Ты дома?

— Да.

Трубка замолчала, Лаврова нажала отбой. Ей стало жаль себя, и она заплакала. Это было очередным началом очередного выздоровления.

* * *

Лаврова ехала в зеленом «Хаммере». Его утроба пахла болотной тиной и лимоном. За время ее отсутствия «Хаммер» стал плотоядным вегетарианцем.

— Почему ты не работаешь в частной клинике?

— Зачем?

— Чтобы получать больше денег.

— Зачем?

Лаврова вяло отбивалась от нелепых вопросов богатого человека, который стал богатым не потому, что у него имелись деньги, а имелось нечто другое, чего у Лавровой быть не может при всем ее желании. Зачем получать больше денег, если нет никакой цели и тебе не за кого отвечать?

— Значит, тебе ничего не нужно.

— Значит, — эхом откликнулась Лаврова.

— Что тогда небо коптишь?

— Не знаю, — безразлично ответила Лаврова.

Хотя ответ на этот вопрос она знала очень хорошо. Смертная казнь — слишком легко. Надо пройти все круги ада.

Минотавр привез ее в летний загородный ресторан с укромными уголками. Традиционный азиатский жастык отгораживали занавеси из полос яркого узбекского шелка, который хлопал и надувался парусами древних арабских фелюг. Скрытые от глаз посетители курили кальян, и не только кальян. Свежий горный ветер уносил запах горящей запретной травы в сторону далекого города.

Лаврова лежала на огромных цветастых подушках у берега узкой горной речки, в которой отражался свет фонарей и луны. Она зябко ежилась от вечерней прохлады. Им принесли лоскутные одеяла, кок-чай и самокрутки. Красивый узбекский парень с точеными чертами лица, встав на колени перед низким столиком, переливал дымящийся чай из третьей пиалы в чайник, затем назад, до тех пор, пока чай не становился ароматным и крепким, как требовала чайная церемония Среднего Востока. От его неспешных, заученных движений и еле слышного журчания речки Лаврову охватило дремотное оцепенение. У тусклого света керосиновой лампы порхал мерцающий огонек, описывая волнообразные дуги от губ Минотавра к лампе и назад. В этом месте все текло по замкнутому циклу, удаляясь и возвращаясь на круги своя.