Читать книгу "Ячейка 402 - Татьяна Дагович"

– Не плохо, что Шарвана нет. Надежду мы потеряли заранее, нам не хотелось бы, чтобы она находилась снова – от надежд одна тоска. Ты идёшь? На твоём месте я бы вместо неё не приходила – если она теперь вместо тебя что-то сделает? Тебя мы всё равно не примем.

Люба пошла за женщиной, но попала не в комнату, а в совмещённый санузел. Настя легла в ванну и сказала:

– Не обращай внимания, я устаю без воды. Таких, как я, твой зовёт русалками. А она, видишь, не пошла в русалки… Хочет, чтобы всё было по порядку! По инструкциям… Ей виднее. – Отражаясь от воды, голос изменился – стал прозрачным, простудное препятствие в горле пропало.

Люба понимающе кивнула и села на деревянную крышку унитаза. «В темноте не видно, как я разглядываю её». Левое плечо русалки открылось, грудь, на воздухе пусто свисавшая, стала плотной и острой. Торчали из воды тёмный сосок и круглое колено.

– Я так и подумала, что ты придёшь вместо неё. Что Шарван больше не придёт.

– Вы давно знакомы с Георгием? – Чем нелепее эта мысль, тем лучше прояснить быстрее.

– Мы не знакомы с ним. – Русалка какое-то время раздумывала. – Я его видела несколько раз, когда он не успевал спрятаться за душем. Тебе-то что, ты не за этим пришла.

– За душем? Я хочу знать, не больше, – что вас связывает…

– Я сказала – за душой! Что ты спрашиваешь, тебе ведь всё равно. Ты не решилась бы пойти против инструкций, только чтобы узнать, – звонко и громко русалка засмеялась, – что связывает.

Люба растерялась, потому что ей было всё равно, какое отношение это странное существо имеет к её будущему мужу.

– Тогда зачем пришла я? – беззвучно спросила себя; Настя ответила насмешливо:

– Чтобы я рассказала тебе сказочку. Что ты там сидишь? Иди ближе. Вот сюда сядь.

Присела на битый кафельный пол возле ванны, и мокрые руки погладили её – кажется зажав что-то жёсткое, и уложили её голову на бортик.

– Ты хочешь сказку. Тебе ни одна не подходит, – по волосам бродил гребень. – Значит, мой выбор. Слушай. Я не помню точно, когда, наверно пару лет назад, жили-были два брата в селении… Знаешь, где это? Не очень далеко, можешь подъехать… Если бы мы спрятались там, никто бы нас не нашёл, но у меня нет прав, а пешком слишком далеко по сухому. Ты мне не одолжишь права? Не пугайся – я шучу. Ведь это было раньше – жили-были. Одного звали Яннык, второго Марынке, у Марынке была невеста по имени Неука. Марынке наметил свадьбу на осень и вместе с братом ушёл в лес – искать другие селения. К осени братья не вернулись, а перед началом зимы русалки напустили мор, страшный мор…

Настя, соскучившись расчёсывать, положила ладони на шею прикрывшей глаза Любы; с мокрых пальцев вода стекала на спину, на платье.

– Всякое они в селении делали, чтобы избавиться от мора – костры, костры жгли… круги чертили… говорили, шептали. Ничего не помогло, все ушли на запад. Далеко на запад, туда, где спит солнце, где все вместе живут в радости, и у всех достаточно еды и места, и всем есть дела и цифры. Родители Неуки ушли. А она, боясь, что Марынке вернётся и её не застанет, не послушалась родителей, не захотела на запад, и с ней маленький братик. Семь дней болел, думал-думал и остался. Остался ещё кузнец, он не выходил из кузницы и не заметил мора.

Так перезимовали – Неука и брат, кузнец у себя остался, но приходил к ним, помогал. Снега в ту зиму было много, заваливало дверь, и весной снег не таял – синие тени на нём не позволяли. В равноденствие вышла Неука и увидела, как идёт по снегу Марынке. Она его целовала и ласкала, кузнец поженил их вечером, и они стали жить, будто маленький брат – их первый ребёнок, а вскоре и своё забилось под сердцем. Неука стала хорошей женой, варила, мыла, мужа любила.

Что обозналась, поняла она в первое же утро – долгий путь сделал братьев неотличимыми, но она отличила, и мужа звала Яннык. Снег сошёл, и она оставалась хорошей, но тоска её ела, ела ночами, и лицо осунулось, руки стали тонкими. Когда пришло время родов, вышел из леса второй путник – Марынке нашёл дорогу домой. Детей у Неуки в животе было двое, каждому брату по сыну, но самой ей пришлось умереть, потому что она не радовалась детям. Братья встретились, и обнялись, и заплакали, узнав что умерла их девушка Неука. Пошли к кузнецу, у которого была коза с молоком, каждый взял в руки по сыну, а когда вернулись, Неуки не было. Она умерла от любви и поэтому стала русалкой. Потом ходила, ходила вокруг дома братьев и хотела утащить одного своего ребёночка – того, что родился первым и отцом которого она считала Марынке. Но братья жгли костры и не пускали русалок в дом… Потому что родителей надо слушаться… Если говорят идти… Люба хотела спросить, что стало с маленьким братиком, но мокрые пальцы сильнее нажали на шею, стало немножко больно и очень сонно, ночь тянулась так давно, а она ещё не спала.

Люба проснулась. Было душно, влажно. Постель промокла, как если бы она не вытиралась после душа. Ей что-то снилось только что, яркое, снежное, точно не помнила, но хотелось узнать продолжение, и хотелось пить. Встала пяткой на твёрдое – оказалась, ключи от машины. Подняла – от маминой. Мама их вчера весь вечер искала. Между большим и указательным пальцем елозила бумажку с адресом, пока не скрутила в шарик. Споткнулась о босоножки. Выпила минералки из стакана. Сняла мокрое платье, включила кондиционер и снова заснула.

* * *

«Я попросила у них где-то помыться. Я вполне могу ходить, не совсем ровно, но могу. Коля показал мне этот кран, к которому крепят шланги, когда кто-то сам хочет помыть машину. Я помылась и постирала свои вещи. Пришлось надеть мокрыми, но, наверно, ещё лето – жарко, сохло не очень долго. Сначала они боялись, что я уйду. Куда? Здесь – так здесь, там – так там, мне всё равно. Только мне не нравится в гараже, потому что они здесь очень грязные, эти люди. Сколько времени я здесь провела? Несколько дней, точно. Я к ним почти привыкла. Я сижу на пороге, дышу воздухом. Васька орёт на меня, что ноги мне оторвёт, ну не оторвёт, а… Ладно. Зато Шарван принёс мне этот карандаш. Мимо проезжают машины. Солнечно. Я как-то мельком увидела своё лицо в зеркальце заднего вида одной из машин. Страхолюдье. Всё-таки здорово мне его разбили – так и не знаю, это Шарван был или не он. На всякий случай не спрашиваю. Шарван меня куда-то должен везти. Я не против. Я согласна, о’кей, я хотела бы жить в каком-то определённом месте. На своём месте. Больше всего мне хотелось бы сейчас к родителям, за город. Там сейчас хорошо, в последние тёплые дни. Но не ехать же к ним такой. Да и сколько лет мне, чего мне ждать от них?»

Анна сложила бумажку вдвое – это была этикетка от банки тушёнки – и разорвала: вдоль, потом поперёк. Бросила обрывки перед собой. Ветер трогал их, но поднять не мог. Смотрела, как пыль заметает бумагу. Где-то глухо захаркал двигатель. Лаяли на чужих псы возле охранки. Мимо прошёл человек в спортивном костюме. На Анну мало обращали внимания, считая алкоголичкой.

Вышел Шарван – не успела понять откуда. Как всегда при его появлении, боль в костях и мышцах, с которой Анна освоилась и научилась сосуществовать, была разбужена страхом, доведена до порога. Но что, если страх разозлит его, как, говорят, злит собак? Оставалась неподвижной. Нет, он не обратил внимания на то, что она у порога, так близко к свободе.