Читать книгу "Три дня Индиго - Сергей Лукьяненко"

— Ну только третьей силой, — признался я. — И вряд ли Высшим, для него это грубая работа.

Мы замолчали.

— И мы возвращаемся к мысли об Инсеке, — произнесла вслух Елена.

— Что я-то? — возмутился я, когда понял, что все смотрят на меня.

— Ну, из нас только ты у него был, — усмехнулся Лихачёв.

Я понимал, что всё к этому идёт. Но всё же попытался оттянуть неизбежное.

— Давайте ещё раз осмотрим Продавца?

Лихачёв крякнул и плеснул себе в рюмку коньяка.

— Хорошо. На вскрытии я сегодня побывал, моя очередь браться за слесарный инструмент.

Я чувствовал, что это ничем хорошим не кончится.

Но разве у нас был выход?

Глава 9

Милана считала меня мастером на все руки. Честно говоря, незаслуженно — я всего-то однажды при ней заштукатурил трещины в стене, а ещё один раз поджал пассатижами разогнувшийся крючок на её… ну, скажем, одежде. Иногда совсем немногое нужно, чтобы произвести впечатление.

Руки у меня, впрочем, растут из правильного места. Но глядя, как Лихачёв управляется с «болгаркой», я понял, что полковник не только бумажки перебирает и пистолет чистит.

— Любите работать с инструментом? — спросил я.

Лихачёв посмотрел на меня с недоумением.

— Я? Ненавижу!

— Вы так тщательно готовитесь…

Полковник ткнул пальцем в шрам на щеке:

— Доставал одного типа из машины после аварии… кусок железа отскочил. С тех пор не спешу.

А я-то думал, что это след от пули!

Я торопливо поправил защитные очки и на всякий случай отступил на шаг.

Примерившись, Лихачёв включил «болгарку» и коснулся диском цилиндрического корпуса Продавца. «Болгарка» визжала, диск скользил по корпусу. Наконец Лихачёв выключил пилу, отложил в сторону. Сказал:

— Что и следовало ожидать.

На металле не осталось даже царапины.

— Даже если мы его распилим, вряд ли нам это поможет, — сказал я.

— Конечно, не поможет. Но я бы хотел знать, насколько они прочные, — свирепо сказал Лихачёв. — Мало ли…

— Лучше жидкость изучить.

— Я уже, — тихо сказала Милана. — Это кремнийорганический гель.

— Круто, — согласился я.

— Да ничего крутого! — Лихачёв до обидного насмешливо глянул на меня. — Совершенно обычная штука. В гидравлических приводах и муфтах используется. У меня в боевом костюме тоже есть.

— А этот гель может поддерживать жизнь? — я ткнул пальцем в голову Продавца.

— Наш не может. У Продавцов — кто ж их знает?

Лихачёв взял со стола сверло, ткнул в пробоину. Подцепил комок геля, потянул — тот растянулся длинной синей соплёй. Полковник посмотрел на неё с отвращением. Сказал:

— Я всю жизнь мечтал, что нам попадётся какой-нибудь инопланетный артефакт. Мы его изучим и… — он не стал заканчивать, но всем было понятно и так: «Сможем выгнать пришельцев к чёрту». — И вот лежит артефакт. Артефактище! Дохлый инопланетный киборг. Ну и что с того?

— Не любите вы их, — сказала Елена.

— Все они одним дерьмом мазаны, — скривился Лихачёв. — Я себя чувствую полинезийским дикарём, к которому на остров упал военный самолёт. И вот он пытается его изучать, детальки отрывает, обшивку царапает, керосин пробует на вкус, патрон случайно открыл и тупо смотрит на порох… А от него всё племя ждёт, что он сумеет понять, как эта железная птица летала.

— Никто от вас ничего не ждёт, полковник, — отчего-то я разозлился.

— Как это «не ждёт»? — возмутился Лихачёв.

— Вы только извините, пожалуйста, — сказал я. — Но вы человек старшего поколения. Вы привыкли к тому, что везде и всегда есть какая-то сверхзадача. Общая цель. Идеология. Глобальные планы.

— А их нет? — ледяным голосом спросил полковник.

— Извините, — повторил я. — Но их нет. Может, у коммунистов были когда-то, они верили в дружбу народов и пролетариат. И у капиталистов, когда люди верили в конкуренцию и инициативу. Но потом мы всё просрали. И коммунизм, и капитализм. В России коммунизм превратился в пародию на капитализм, а в других странах капитализм — в пародию на социализм. Вот никаких идеологий и не осталось, только жить от рождения до смерти, желательно получше.

— Что за чушь ты несёшь, Максим! — обиделся Лихачёв. — Всегда есть идеалы и цели!

Он даже очки снял и очень неодобрительно на меня глянул.

— Какие? — спросил я. — Религия? Их много, после Перемены стало ещё больше, все верят в своё и ненавидят чужое. И вообще, религию придумали Прежние, чтобы людей держать в узде. Неужели вы этого не понимаете? Ну, ещё космос был. Маск, помните, такой? Всё обещал на Марс людей отправить, только даты переносил. А где он сейчас? Космоса нет. Даже спутниковая связь накрылась. Спутники-разведчики остались, да? Которые капсулы с фотографиями на парашютах сбрасывают. Лунное кольцо сфоткали с внешней стороны, вот и все научные успехи. Пилотируемую космонавтику Инсеки запретили… Остались только маленькие идеалы, игрушечные. Для личного употребления.

— Лена, ты слышишь? — спросил Лихачёв. — И это ведь из лучших представителей молодёжи!

— Слышу, — Елена вздохнула. — А ты можешь ему предложить идеалы?

— Могу, — Лихачёв кивнул на мёртвого Продавца. — Разобраться в этой дряни. Узнать, как Земле освободиться!

— Да разве я против, — согласился я. — Только про дикаря и самолёт вы сами сказали.

Лицо полковника побагровело.

— Сам-то ты ради чего живёшь, Максим?

— Не ради чего, — поправил я. Даже не знаю, почему так завёлся полковник и почему стал заводиться я. — Ради кого! Я живу ради мамы с папой, чтобы они могли делать вид, будто всё в мире нормально. Ради Дарины, у неё никого больше нет на свете. Ради Наськи, ей хочется быть обычной девочкой. Ради Миланы тоже… ну и пусть у нас не сложилось, но мы друзья и даже больше! Ради всех своих друзей-приятелей! Ради Виталия Антоновича, ради Василия, ради Елены, и ради вас, полковник, тоже! Что, мало? Ну так чем могу!

Наступила тишина.

— Мальчики, не ругайтесь, — попросила Елена. — И тебя, Игорь, это касается в первую очередь.

Блин, а я даже не удосужился узнать, как зовут Лихачёва! Он для меня всё время был либо по званию, либо по фамилии. Слишком уж старый и суровый.

— Мы не ругаемся, — сказал я. Подумал и добавил: — Извините, полковник. Нервы. Но я правда такой, какой я есть.

— Тоже извини, — ответил Лихачёв. Крякнул. — Да, я старый упрямый пень. И верю в идеалы. Таким, наверное, и помру.

Мы виновато улыбнулись друг другу.