Читать книгу "Четыре ветра - Кристин Ханна"

Она достала из ящика лопатку и опустила две лепешки в горячее масло. Они съедят их на обед, как сэндвичи, приправив драгоценными консервированными лимонами.

– У тебя усталый вид, – сказала Роуз не без сочувствия.

– Раф плохо спит.

– Спал бы лучше, если бы прекратил пить по ночам в амбаре.

Элса налила себе чашку кофе и прислонилась к стене, оклеенной обоями в розах. Она заметила, что в углу линолеум отошел. Выпив кофе, принялась переворачивать подрумянившиеся панелле.

Роуз мягко отодвинула ее и забрала из рук лопатку.

Тогда Элса занялась маслобойкой. Ее части нужно было помыть, обдать кипятком, а потом аккуратно собрать и отложить для следующего использования. Прекрасная работа, если хочешь занять мозг.

Из укрытия выползла сороконожка и плюхнулась на столешницу. Резким движением Элса смахнула насекомое на пол. Они уже привыкли делить дом с сороконожками, и пауками, и прочими тварями. Все обитатели Великих равнин искали хоть какого-то укрытия.

Женщины работали молча, но дружно, пока не встало солнце и не проснулись дети.

– Я их покормлю, – сказала Роуз. – Можешь отнести Рафу кофе?

Элса была благодарна свекрови. Она улыбнулась, сказала ей спасибо, налила в чашку кофе и вышла.

Солнце ярко-желтым пятном висело в безоблачном васильково-синем небе. Элса, не обращая внимания на последние разрушения – сломанный забор, поврежденную ветряную мельницу, растущие кучи пыли, – сосредоточилась на хорошем. Если она поторопится, то сможет сегодня постирать и отбелить белье. Вид чистых простыней на веревке всегда поднимал ей настроение. Возможно, просто потому, что это означало: она немного улучшила жизнь семьи, пусть никто этого не заметил.

Тони ремонтировал лопасть мельницы. Стук молотка разносился по бесконечной бурой равнине.

Раф оказался там, где Элса меньше всего ожидала его увидеть, – на семейном кладбище, клочке коричневой земли, огороженном покосившимся частоколом. Когда-то здесь был красивый садик: розовые вьюнки обвивали белый забор, буйволовая трава покрывала землю голубовато-зеленым ковром. Раньше Элса проводила тут целый час каждое воскресенье, в дождь, жару или снег, но в последнее время заглядывала не так часто. Как всегда, надгробия напомнили ей об умершем сыне, о мечтах во время беременности и о боли, которая со временем смягчилась, но не исчезла.

Она открыла калитку, косо повисшую на сломанной петле. На земле лежали десятки белых штакетин; некоторые сломались, другие вырвал свирепый ветер.

Из пыли торчали четыре серых камня. Три могилы детей Роуз и Тони – трех девочек – и Лоренцо…

Раф стоял на коленях перед надгробием сына.

Лоренцо Уолтер Мартинелли (1931–1931).

Элса опустилась на колени рядом с ним, положила руку мужу на плечо.

Раф повернулся к ней. Она никогда не видела в его глазах такой боли, даже когда они хоронили своего новорожденного сына. Рафу было всего двадцать восемь лет, он плакал, держа на руках крохотного бездыханного ребенка. Насколько Элса знала, он никогда не приходил сюда, никогда не преклонял колени на могиле сына.

– Я тоже тоскую по нему, – сказала Элса.

– На этой неделе старик Орлофф зарезал своего последнего бычка. Бедняга, в брюхе у него было полно песка.

– Да.

Элса нахмурилась: он как-то странно сменил тему.

– Энт спросил меня, почему у него все время болит живот. Я же не могу ему сказать, что это земля убивает его? – Раф встал и потянул Элсу за руку. – Давай уедем.

– Уедем?

– На Запад. В Калифорнию. Люди каждый день уезжают. Говорят, на железной дороге работа есть. А может, я попаду в эту программу Рузвельта. Гражданский корпус[19].

– У нас нет денег на бензин.

– Пойдем пешком. Поедем зайцами. Кто-нибудь нас подвезет. Мы доберемся. Дети крепкие.

Элса вырвалась и шагнула назад.

– Крепкие? У них даже обуви по размеру нет. У нас нет денег. Нет еды. Ты же видел фотографии гувервиллей, знаешь, как там. Энтони всего семь. По-твоему, как далеко он уйдет? Хочешь, чтобы он запрыгивал в поезд на ходу?

– В Калифорнии все по-другому, – упрямо стоял на своем Раф. – Там есть работа.

– Твои родители не уедут. Ты это знаешь.

– Мы можем уехать без них?

Эта фраза прозвучала как вопрос, а не утверждение, и Элса видела, что Рафу стыдно.

Он медленно провел рукой по волосам, посмотрел на мертвые пшеничные поля вокруг, на могилы, уже выкопанные на этой земле.

– Этот проклятый ветер и засуха убьют их. И нас. Я больше не могу этого выносить. Я не могу.

– Раф… что ты такое говоришь.

Эта земля – его наследие, их будущее, будущее их детей. Дети вырастут на этой земле, зная свою историю, зная, кто они и откуда родом. Они научатся гордиться, отдыхая вечерами после трудового дня. У них будет свое место в этом мире. Раф не знает, каково это – не иметь своего места в мире, но Элса знает, и она не желает своим детям испытать такую боль. Это дом. Раф должен понимать, что тяжелые времена рано или поздно заканчиваются. А земля остается. Семья остается. Как он может думать, что они могут бросить Тони и Роуз? Невообразимо, немыслимо.

– Когда пойдет дождь…

– Господи, я ненавижу эту фразу, – с невыносимой горечью произнес Раф.

Элса видела в его глазах муку, разочарование, гнев.

Как же ей хотелось прикоснуться к нему, но она не осмеливалась. Слова «Я люблю тебя» горели у нее в пересохшем горле.

– Просто я думаю…

– Я знаю, что ты думаешь.

Он пошел прочь, не оглянувшись.

Уйти. Просто бросить эту землю и уйти.

На самом деле уйти. Элса все еще думала об этом много часов спустя, когда уже давно сгустились сумерки.

Она не могла представить себе, что присоединится к толпе безработных, бездомных бродяг и мигрантов, направляющихся на Запад. Она слышала, как опасно запрыгивать на эти поезда: гигантские металлические колеса отрезали ноги, перерубали тело пополам. А кроме того, преступники, дурные люди, оставившие не только свои семьи, но и забывшие про совесть. Элса не была смелой женщиной.

И все же.

Она любила своего мужа. Она поклялась любить, почитать и слушаться его. И конечно же, следовать за ним.