Читать книгу "Ступай и не греши - Валентин Пикуль"

— Прошу, мадам. Что вас привело ко мне?

— Горе, — еле слышно отвечала Ольга Палем…

На этот раз она ничего не выдумывала, не желая предстать в лучшем свете, не притворялась и «светской дамой», а явилась перед Кухарским просто страдающей женщиной, для которой сейчас все трын-трава, важно сберечь даже такую любовь, которая виснет на ней тяжким бременем. Тайный советник слушал ее не перебивая, только время от времени побрякивал бронзовой крышкой громадной старомодной чернильницы.

Наконец она закончила. Кухарский спросил:

— И долго продолжались такие ваши отношения?

— Скоро уже четыре года.

— И у вас хватало терпения?

— Но я же его люблю… даже сейчас.

Павел Викентьевич, поразмыслив, соизволил заметить, что после такого срока совместного проживания мужчина должен не покидать женщину, а, наоборот, увлекать ее под венец.

— Того требует мораль в моем старомодном ее понимании, иначе это… безнравственно. Корпус инженеров путей сообщения — почти офицерская организация, и каждый студент должен дорожить честью своего мундира. Дело не в том, можно или нельзя студенту жениться, а в том, что Довнар обязан к этому.

Кухарский проводил Ольгу Палем до дверей кабинета:

— Обо всем услышанном от вас я доложу генералу Герсеванову, и следует решить, достоин ли Довнар звания студента нашего прославленного на весь мир института…

Пока хлопотала Ольга Палем, не оставалась без хлопот и Александра Михайловна Шмидт. Среди обитателей меблированных номеров, охотно выслушивавших ее стенания, нашлись старики-чинуши еще старой дореформенной России, и они в один голос убеждали ее, что это дело можно «провернуть»:

— Ежели подать куда надо прошеньице со слезой да чтобы еще «подмазать». И не расписывайте много, ибо начальство у нас читать не любит. Пишите кратко, но веско!

Краткость — сестра таланта, но талант госпожи Шмидт разогнал ее фантазию на четыре страницы доноса, который, будучи адресован на имя санкт-петербургского градоначальника, обретал скромное название «просьбы» (в старину такие «просьбы» назывались еще точнее — «слезницами»).

В доносе очень неприглядно была обрисована фигура «некоей особы Палем», которая покушается на честь (и на кошелек) ее сына. Кажется, доношение было подано в канцелярию градоначальства еще до выхода Довнара из больницы, а знаки препинания в тексте были со знанием дела проставлены Милицером, который заслужил одобрение Александры Михайловны:

— Вы правильно расставили восклицательные знаки, чтобы градоначальник понял, с кем имеет дело. А раньше вы очень тонко подметили: она нас Шекспиром, а мы ее Шиллером…

Градоначальником столицы был в ту пору генерал-майор В. В. фон Валь, о котором я не могу сказать ни хорошего, ни дурного. Его канцелярия работала четко, без проволочек, и потому «слезница» госпожи Шмидт сразу обрела законное движение по административному кругу, похожему на известный «круг царя Соломона». Быстро навели оправки, а сама бумага вскоре же оказалась на столе его превосходительства.

— Что за бред! — фыркнул Виктор Вильгельмович. — Сын подательницы уже совершеннолетний, сам писать умеет, но от него ходатайства не поступало. Из сего следует, что этот фрукт вполне доволен своей сожительницей. Так чего им надо?

Делопроизводитель счел своим долгом согласиться:

— Какой резолюционс видеть вам бы желательно?

Фон Валь уже вчитывался в другие бумаги, ворча:

— Они там сами кашу заварили, пусть сами и расхлебывают, а у меня своих дел по горло — кошку некогда высечь…

Александра Михайловна получила доношение обратно, украшенное такой резолюцией: «ТУТ НИЧЕМ ПОМОЧЬ НЕЛЬЗЯ».

— Как это нельзя, если можно? — возмутилась она. — Что за власть такая пошла, если отказываются помочь мне, честной женщине? Помню, в годы моей безмятежной юности… Разве такие бывали резолюции? Вспомнишь, так душа замирает…

Ее донос был отправлен 8 октября 1893 года, а через месяц был сооружен новый, более убедительный. Теперь, как того и желало градоначальство, бумага была составлена от имени самого «потерпевшего». Довнар писал, что упомянутая ранее особа О. В. Палем въехала в его квартиру, пользуется чужим имуществом, совместное проживание с этой особой уже невыносимо, почему он, проситель, и просит власть имущих оградить его от последующих притязаний Палем, чтобы означенную особу выселили не только из квартиры, но и вообще удалили ее из столицы, ибо ее нравственность внушает сильные подозрения.

— Этот молодой человек одним выстрелом желает убить двух зайцев. Для начала запросите одесское полицейское управление, — распорядился фон Валь, — подождем, что оно ответит?

Одесса отозвалась о нравственности госпожи Палем благоприятно, никаких грехов ее не указывая, и таким образом вопрос о выдворении из Петербурга отпал сам по себе. Но зато оставался животрепещущим вопрос о выселении из квартиры.

Виктор Вильгельмович расправил густую бороду:

— Ну что тут делать? Придется выселять, паче того квартира записана на имя Довнара, посему здесь потребуется и раздел имущества. Этим и прошу озаботиться канцелярию…

Рано утром Довнар появился в квартире, но пришел не один — его сопровождал Болеслав Туцевич, пристав полиции в чине подполковника. Довнар выглядел наигранно веселым.

— Здравствуй, — сказал он Ольге Палем, — сейчас предстоят неприятные минуты раздела имущества… Ты готова?

— После чего, — добавил Туцевич, — я буду вынужден по долгу службы проследить за вашим, мадам, выселением…

Это был удар, скрутивший Ольгу Палем в отчаянии.

Она заметалась, даже не понимая до конца, что происходит. Туцевич, человек деликатный, только покашливал, когда начинались споры — кому что принадлежит. По его словам, Ольга Палем сама «помогала Довнару укладывать вещи, то плакала, то говорила ему дерзости и укоряла, взваливая всю вину на его мать. Довнар при этом держал себя очень серьезно».

Оправдывая себя, он иногда шептал Туцевичу:

— Видите, как она цепляется за все мое? Мало ей, что разорила меня, я бывал вынужден тратить на ее прихоти по пять тысяч в год… ни стыда, ни совести! Хамка…

Это была ложь: как раз в это время личный капитал Довнара составлял сумму в 14 000 рублей (и были еще банковские чеки на несколько тысяч), а Ольга Палем, получая пособие от Кандинского, сама расплачивалась за квартиру, за услуги дворников и служанок. Но Туцевич этого, конечно, не знал и просил только поторопиться с разделом. Довнар уступал Ольге вещи, если на них имелась ее вышивка, цеплялся за шкаф и комоды, кричал, что трюмо никогда не отдаст:

— Это я платил! Одеяло тоже не трогай… Я тебе не солдат, чтобы накрываться шинелькой.

Свое барахло он сваливал в комнатах, а то, что доставалось ей, он вышвыривал на кухню. Туцевич за время службы в полиции всяких пакостей насмотрелся, но все-таки, улучив момент, он счел нужным выговорить Довнару: