Читать книгу "Кейн Черный Нож - Мэтью Стовер"

Ооо, да-а.

Кусок рушится вниз, разбиваясь о склон. Срез гладок, будто стекло. Основание жезла теплеет в ладони.

Теперь Тизарра и Стелтон выучили этот взгляд: да-что-у-нас-за-чертова-тварь-такая? Рабебел выдыхает: - Кто ты?

Я поднимаю жезл, чтобы поймать последние лучи заката. Платиновая оплетка светится, будто запятнана кровью.

Я действительно предвкушаю.

>>ускоренная перемотка>>

- Вы знаете, что нам сейчас предстоит.

Они смотрят на меня из закутков и щелей высокого, полного теней природного зала, лица осунулись и зеленеют от страха. Лунный свет льет призрачное молоко на проход к плато за моей спиной.

- Выхода нет. Ни вперед, ни назад. Не будет переговоров. Апелляций. Они придут, и мы умрем. Все мы. Мы даже не сможем их задержать. Есть лишь один выбор. Умереть этой ночью, или умирать месяц. Под собственные вопли.

Не совсем речь Генриха Пятого в день св. Криспина [6], но я хотя бы привлек их внимание.

- Я намерен умереть этой ночью. Как и Марада, и Преторнио. Стелтон, Рабебел и Тизарра. - Я киваю повару и его дружку. - И ты, Нолло. И ты, Джеш. И каждый из вас. Кто не умрет, пожалеет, что еще жив. Скажите все: "я хочу умереть этой ночью".

Они смотрят так, будто я уговариваю сплясать танец маленьких цыплят.

- Давайте. Говорите. Я хочу умереть этой ночью.

Медленно, неохотно и вяло, но они бормочут эти слова.

- Там, откуда я пришел, жила некогда нация воинов. Идя на битву, они говорили друг другу: "Сегодня хороший день для смерти". И они верили в это. - Я киваю в сторону запада. - Что ж, для нас будет ночь. Эта ночь. Не знаю, насколько она хороша, но другой не будет.

Я сжимаю кулак, выставляю над головой. - Сегодня хорошая ночь для смерти.

Они глядят друг на друга, или на разводы селитры на стенах, или в свод пещеры. Только чтобы не на меня.

Христиане говорят, будто истина сделает нас свободными. Я выбрал неподходящую истину.

- Слушайте... - Я позволяю кулаку раскрыться, потираю лоб. - Слушайте: у меня в жизни много проблем. Да вы сами знаете. Я дырка в заднице. Никто меня не любит. Иногда я сам себя не люблю.

Даю им секунду на возражения. Никто не вскакивает. Вот чертовский сюрприз.

- На мне всякого дерьма налипло, только представьте. Как на каждом. Я часто думаю, что дальше делать с поганой жизнью. У меня отец болен, а я не могу помочь ему, а девушка, по которой сохну, считает, что я придурок и знаете, она права, но иногда я срываюсь и... - Я не смотрю на нее. - Ах, забудьте, это чепуха.

Вот что главное: будущее - полная лажа. Знаете? Всё то, отчего мы не спим ночами. Вся срань, которой будто бы ждет от нас мир. Вы знаете. Неудачи. Старость. Одиночество. Разрыв сердца. Рак. Что угодно.

Теперь всего этого не будет. Сообразили? Все драное беспокойство... Не будет у нас завтра. Никогда.

Для нас нет будущего.

Обдумайте. Нам не о чем беспокоиться. Ничего нет. Эти Черные Ножи, что бродят в ночи? Они принесли нам дар. Ведь вся дрянь, все тухлое треклятое дерьмо, что уготовано нам на остаток жизни... Ничего не будет. Ведь от жизни нам осталось несколько минут, чтобы решить, как именно умереть.

- Да какая разница? - говорит кто-то. - Смерть есть смерть.

- Все равно как умереть? Тебе даже не нужно выходить наружу. Просто шагни сюда. - Я раскрываю объятия. - Ничего не почувствуешь.

Желающих нет. Как и протестов.

- Расскажу вам, как хочу умереть я.

Долгий, медленный перебор, взгляд в глаза, в глаза, в глаза. Позволяю искре из области яиц согреть голос. - Я утону в их поганой горящей крови.

Сдавленное фырканье из тени: вроде как Стелтон.

Хотя ему это наверняка понравилось.

- Я задохнусь, выгрызая сырыми их траханные мозги. Поняли? Членосос, который меня убьет, унесет в драную могилу следы моих зубов - и когда кто-то выроет его, тысячу лет спустя, они укажут на шрам поперек горла и скажут: "Видали? Это от Кейна".

Пещера-проход затихает, иные глаза становятся холодными: открытые взоры отказавшихся от надежды. Хорошо для них.

Хорошо для меня.

- Не могу сказать, что будет в следующей жизни. И будет ли следующая жизнь. Хотите такого дерьма, толкуйте с Преторнио или Марадой. Но я вот что скажу. Есть единственная послежизнь, которую мы можем сотворить: мы можем биться так жестоко, что станем чертовой легендой.

Я встаю. - В пекло грядущий мир. Будем бессмертными в этом. Все равно умирать. Так умрем правильно.

- Да ну? - Как будто тот же голос из темноты. - А кто узнает? Мы все помрем. Никто даже не услышит, что тут случилось...

- Нас будут помнить.

Святая истина: это будет Приключение Года. Я стану знаменит. Ад, они тоже прославятся. Умирающие пред лицом аудитории в миллионы человек.

Хотел бы я быть среди тех и просто смотреть, наслаждаясь.

- Поверьте. - Я смотрю так твердо, будто способен вбить глазами гвоздь истины в черепа. - Нашу историю узнают.

- Да ну? А кто расскажет? Кто вспомнит о нас?

Кодировка сдавит горло, посмей я рассказать. Но у меня есть иная истина. Истина получше. Истина, которая сможет сделать нас свободными.

- Я думал, это очевидно. - Поднимаю руку и указываю на черный камень проходов, сквозь стену в бесконечную ночь снаружи.

На Черных Ножей.

- Они запомнят.

Рука Мира

Ряса кусалась. И пахла мясом.

Я босыми ногами шагал по бесконечной спиральной лестнице вдоль внутреннего гранитного цилиндра; внешний цилиндр был в добрых шести футах от свободного края ступеней, и глубоко, глубоко снизу свободно восходил ламповый свет Лавидхерриксия.

Волосы успели высохнуть, лицо казалось стянутым и липким, кожа зудела, и я не мог избавиться от гримасы, слишком напоминающей улыбку. О, сколько людей было бы шокировано, шокировано, видя меня, довольного купанием в крови...

Забавная штука: почти все уже мертвы. Очень забавная штука: я сам убил почти всех.

Никогда не славился искрометным чувством юмора.

Постепенно запах крови и свет ламп уступили место чистой дождевой влаге и послезакатному бризу, ступени стали мокрыми; я обогнул очередной круг цилиндра и оказался снаружи. В особенном смысле.

Точная масштабная модель Пуртинова Брода мерцала точками света, что дотягивался даже досюда, и внезапная смена перспективы с шести освещенных лампами футов до шести озаренных луной миль дала пинок под колени, едва не заставив повалиться за край.