Читать книгу "Воспоминание о будущем - Михаил Хазин"

Рынок-то у нас ограничен, о чем мы уже говорили. То есть координатор наших мастеров находится в ситуации, в которой он должен либо найти новые рынки для своей продукции (производительность-то выросла!), чтобы их кормить, либо же должен исходить из того, что он возьмет себе те рынки, которые были у этих мастеров, как это мы и описали на примере изготовителей телег. Но тогда его собственный выигрыш состоит в том, что он мастерам платит меньше, чем они получали раньше. Правда, и работают они меньше, поскольку выше производительность. То есть – у них появляется больше свободы на фоне падения уровня жизни. И тут уж что кому понравится…

Отметим и разницу с примером из предыдущей главы: там было разделение труда на параллельные операции, а у нас во многом вертикальное разделение, когда продукт одного работника является полуфабрикатом для следующего. В полном соответствии с примером Адама Смита для булавочной фабрики.

Так вот, если все эти мастера тоже раньше делали колеса (т. е. речь идет именно о технологии мануфактуры), то производительность того мастера, который делает готовые изделия, действительно вырастает в разы, но общая производительность всей системы с учетом количества занятых растет менее значимо. То есть если раньше у нас четыре мастера делали, каждый самостоятельно, по 10 колес в месяц, т. е. совокупно 40 колес, то сейчас, когда мы их выстроили в цепочку, стали делать пусть 42 или даже 45 колес в месяц.

А что с рисками? Риски выросли очень сильно. Оценить их мы не можем без детальной оценки рынков. Но и мастер этого сделать не может, поскольку у него нет ни времени, ни знания, ни информации. Но сама по себе ситуация, при которой он делает полуфабрикат (который мало кому интересен в рамках маленьких рынков), создает для него серьезные проблемы. Рост производительности труда (общий) составляет 3-5-10 %, доходы при этом растут еще меньше (предложение увеличивается, цены падают). И это незначительное превышение нужно еще поделить между отдельными участниками производственной цепочки, количество которых выросло в разы. То есть выигрыш для каждого участника, в общем, не так уж и велик.

Дальше можно спорить – чем более сложная система производства, тем теоретически больше вариантов снижения этих рисков. Однако анализ реальных рынков, которыми автор в своей жизни занимался довольно много (и в рамках государственной службы, и в консалтинге), показывает, что общая проблема никуда не девается, прибавка производительности, которую дает углубление разделения труда, всегда оказывается меньше, чем рост риска для каждого конкретного производителя, находящегося в усложнившейся технологической цепочке.

Разумеется, для конкретного производителя, который, например, находит новую технологию, это может быть и иначе, но связано это, как правило, с тем, что он в рамках конкуренции ликвидирует альтернативных производителей. А мы сейчас рассматриваем не политику конкретного производителя и внутриотраслевую конкуренцию, а смотрим на общую макроэкономическую картину, т. е. нас интересует производительность и себестоимость в отрасли в целом. В ней же все так же, как и в примере с производителями телег: старые производители начинают вымирать с появлением новых технологий, а у новых, с более сложной технологической цепочкой, риск каждого конкретного производителя выше.

Можно привести конкретные примеры, так сказать, из жизни. Например, многие считают, что высокая степень роботизации снижает риски. Это на самом деле не совсем так. Дело даже не в том, что высокоспециализированная роботизированная линия стоит очень дорого и должна очень долго работать, чтобы окупиться (т. е. риски тут тоже присутствуют, только финансовые). Дело в том, что при расчете ее производительности обычно не считаются затраты на обучение тех, кто ее проектировал, создавал и обслуживает, – что, в общем, не совсем правильно.

Опыт 70-х (а тогда практически все считали, что вот-вот сложные технологические объекты типа автомобилей будут делать на чисто роботизированных линиях) показал, что это оказывается слишком дорого по сравнению, скажем, с китайскими или вьетнамскими рабочими. И роботы, в общем, хотя и заняли свое место, но довольно ограниченное. И, кстати, появляются они обычно только на уже сформированных массовых рынках (т. е. таких, в которых объемы доходов можно более или менее адекватно предсказать, а это значит, что можно запускать проект, рассчитанный на много лет), и при этом крайне болезненно реагируют на снижение спроса в соответствующих отраслях.

Еще один пример. Есть такая сфера производства, в которой рынок гарантирован. Например, производство некоторых видов вооружений. Как показывает опыт, разработки в этой сфере, которые, в общем, в силу бюджетного характера финансирования просчитываются досконально, в конце работы стоят сильно больше, чем планировалось в начале работы. Исключений не бывает. Можно, конечно, ссылаться на инфляцию, которая влияет на номинальные цены, но разница обычно бывает столь высока, что только на инфляционные эффекты ее не спишешь.

В основном рост цен связан с тем, что быстро дорожают вполне себе рыночные комплектующие, что может быть объяснено как раз общим ростом рисков для конкретных производителей в процессе развития экономики. Во всяком случае, только коррупционными процессами это объяснить невозможно – как раз в связи с рыночным характером ценообразования на значительную часть комплектующих.

Еще один пример – малые рынки. Почему-то в малых общинах (несколько семей) уровень разделения труда очень низок.

Кто-то скажет, что это связано с ограничением количества людей, но на самом деле это объяснение проходит лишь отчасти. Поскольку если рынок ограничен, то специалисты не обязаны тратить все свое время на работы – он может, например, делать колеса для телег только три месяца в году. А в остальное время заниматься другими вопросами. Но такого разделения труда в малых группах почему-то не происходит.

Почему? А потому, что даже в случае малого (т. е., в общем, просчитываемого) рынка риски в случае такого разделения труда растут. В малых системах они носят другой характер, но он все равно есть: например, вы сделали 4 колеса, а ваш сосед, который делал кузов, заболел и больше его делать не в состоянии. Вам эти колеса не нужны, кузов вы делать не умеете – как списывать проделанную работу, кто и как ее оплатит?

В общем, здесь мы можем сделать самый главный вывод, который описывает современную капиталистическую экономическую модель: рост производительности труда всей системы при углублении разделения труда всегда влечет за собой увеличение рисков конкретных производителей. При этом его (производителя) выигрыш в производительности, проистекающий от роста производительности для всей цепочки в целом, оказывается меньше, чем рост его личных рисков.

Разумеется, как это следует из этого вывода, количество производителей тоже растет быстрее, чем их производительность.

Попробую объяснить это более конкретно. Пусть технологическая цепочка состояла из 10 операций и на каждой сидел отдельный производитель. Общая прибыль в 100 монет делилась более или менее равномерно (в соответствии с гипотезой совершенной конкуренции), по 10 на каждый элемент цепочки. Затем произошли технические инновации, цепочка стала длинней, операций стало 20, но по-прежнему за каждой операцией стоит индивидуальный производитель, количество которых увеличилось.