Читать книгу "Беглецы и бродяги - Чак Паланик"

Существуют приюты для бездомных собак и кошек, а это – питомник-приют для садовых растений, оставшихся без хозяев. Нефролепис растет прямо в пластиковых пакетах, в какие укладывают покупки. Канареечник – в коробках с землей. В горшках и кадках – латук и ирисы. Голубика. Фотиния. Жимолость. А также большие кусты и деревья, которым нужна человеческая забота и новый дом.

Парк находится в Хиллсборо, на Корнелий-Пасс-роуд (СЗ), 6995. Телефон: [phone]. Он учрежден в рамках благотворительной программы Общества защиты домашних животных от излишнего роста численности. Все доходы идут на покупку специальных ваучеров, которые можно использовать при оплате стерилизации бродячих животных, а также животных, взятых домой из приюта. Директор парка, Кени Кир-Рамбл, говорит, что больше 75 процентов растений, строительных материалов и садового инвентаря, попадающих в парк, – это либо брошенные растения и вещи, либо подарки от самых разных людей. В парке не используются пестициды. Удобрения – только натуральные: с кроличьей фермы Общества гуманистов и от местной «колонии» летучих мышей, обитающей в главном амбаре.

У каждого растения в парке есть своя история.

– Один парень с Плейнвью-роуд выкорчевал у себя весь сад, чтобы разбить во дворе японский сад камней. Мы увезли от него несколько грузовиков. – Кени рассказывает, как они спасали цветы и деревья из сада у старого дома, построенного в 1860 году, а теперь предназначенного под снос, чтобы освободить место для строительства торгового центра. Она говорит: – Мы там выкапывали растения, а вокруг нас кружили бульдозеры.

Четыре раза в году в старом амбаре на территории парка проходят выставки-ярмарки картин, украшений и посуды, изготовленных местными художниками и умельцами. Выставки проводит все то же Общество защиты домашних животных. 40 процентов выручки с продаж художники отдают на развитие парка. Дважды в год в парке устраивают распродажи. Осенью, после сбора урожая на близлежащей ореховой ферме, волонтеры подбирают и продают оставшиеся орехи. Они также делают на продажу скворечники и садовую мебель, выращивают бонсаи и ведут учебные курсы по различным ремеслам, садоводству и поведению животных.

Парк открыт с мая по октябрь, с четверга по воскресенье. В несезонное время парк открыт для посещения только по субботам. Сюда пускают с собаками, главное – чтобы они не дрались с Бетси, дружелюбной одноглазой псиной, живущей при парке.

САД СКУЛЬПТУР

Расположен на крыше здания суда имени Марка О. Хэтфидда, на углу Третьей авеню (ЮЗ) и Мейн-стрит. Нужно подняться на лифте на девятый этаж и пройти в дальний южный конец коридора, к стеклянной нише. Там будет выход в маленький зимний сад и галерею скульптур Тома Оттернеса под общим названием «Закон природы». На стенах вырезаны высказывания известных писателей на тему совести и справедливости – от Марка Твена до Майи Ангелу.

(открытка из 1995-го)

– Там, куда мы идем, весь пол в дырах и повсюду валяются битые стекла, поэтому сразу договоримся: никакой самодеятельности. Что вам скажут, то и надо делать, – говорит Марси. Уже стемнело. Мы стоим под восточной оконечностью въезда на мост Моррисонбридж. В квартале отсюда у ресторана «Монтаж» (Montage) собралась целая очередь: люди ждут, пока не освободятся столики. А здесь, на углу Бельмонт-стрит (ЮВ) и Третьей авеню, – толпа парней и девчонок в военном камуфляже и непромокаемых комбинезонах со значком радиационной опасности. Они прижимают к груди армейские продовольственные пайки и кастрюльки с горячим. Теплый чесночный хлеб, завернутый в фольгу.

Идея такая: мы идем в кафе «Апокалипсис» – на первый обед после ядерной катастрофы. Марси говорит:

– Надеюсь, что в туалет никому не надо. Потому что там, куда мы идем, туалеты чуток примитивные. Ну, как и должно быть после гибели цивилизации.

Мы стоим ждем. Каждый из нас заплатил Марси пять долларов; каждому прилепили наклейку с оповещением о наличии биологической опасности. Подъезжает большой грузовик. Кто-то шутит, что это наш «челнок» на вечеринку.

Здоровенная дверь в задней части кузова поднимается вверх, и Марси говорит:

– Забираемся и сидим тихо.

Народ лезет в кузов, с опаской проходит вглубь, где темно. Марси говорит, что все это – незаконно. Если мы остановимся на светофоре, а рядом будет полиция, и если они услышат, что в кузове кто-то болтает, нас всех повинтят.

Народ перешептывается о том, как нелегальные эмигранты задыхались до смерти в таких вот закрытых контейнерах. Люди садятся, тесно прижавшись друг к другу, прямо на металлический пол, который гудит от вибраций мотора на холостом ходу.

Марси говорит:

– Когда приедем на место, следуйте моим указаниям. – Она стоит снаружи, готовая опустить дверь и закрыть контейнер. Она говорит: – Идите точно по тропе, обозначенной свечами, иначе можно пораниться или даже убиться. – Она говорит. – В общем, я вас предупредила.

Она говорит:

– То, что мы делаем, это почти уголовное преступление. Нарушение прав собственности. Если нас заметут, а у кого-то не будет с собой удостоверения личности, придется ему провести ночь в участке.

Она закрывает контейнер. Мы остаемся в полной темноте. Грузовик трогается с места, от толчка нас бросает друг на друга.

Чей-то голос:

– Вот будет прикол, если мы все задохнемся от угарного газа. Вот откроют контейнер, а мы все лежим и не дышим.

Еще один голос:

– Да, будет, бля, круто.

Мы сидим в темноте, нас всех дружно болтает туда-сюда. Шепотом высказываем догадки, куда нас везут, исходя из левых-правых поворотов и скорости грузовика. Пахнет чили, чесноком и жареной курицей. Когда грузовик останавливается, мы умолкаем – а то вдруг там снаружи полиция.

Не видно вообще ничего. Даже часов на руке. Даже собственных рук. Едем долго. Кажется, много часов и миль. А потом грузовик останавливается и сдает чуть назад. Дверь поднимается. Открывается. Пламя свечей, что снаружи, кажется ослепительно ярким для наших глаз, истосковавшихся по свету. Мы идем по тропинке между горящих свечей и глубоких ям – черных дыр в бетонном полу. Внутри пустого товарного склада.

Какая-то женщина роняет свою керамическую кастрюльку, и та разбивается.

– Блядь, – говорит она. – Это мир после ядерной катастрофы, а я умудрилась разбить тушеную фасоль.

Мы проходим по гулким пустым помещениям, где в ржавых мусорных баках горит огонь. С потолка свисают руки и ноги манекенов, скрепленные проволокой и утыканные зажженными свечами. Такие вот жуткие люстры. Трещит старенький узкопленочный кинопроектор, и на выщербленной стене мелькают кадры из армейских инструктажных роликов и христианских мультфильмов. Тут есть буфет. Музыканты настраивают инструменты. Расколотые унитазы в сортире забиты мусором и дохлыми крысами.

Вроде как это старый автобусный ангар под западной оконечностью Маркем-бридж. Члены Портлендского какофонического общества взломали замки и подключили электричество. Еще одно огромное помещение. Дорожки для боулинга обозначены рядами тонких церковных свечей. Вместо кеглей – красивые хрупкие предметы искусства из лавок старьевщиков: фарфоровые вазы, лампы и статуэтки. В больших коробках – стаканы, тарелки и чашки, чтобы кидать их о стену.