Читать книгу "Открытие себя - Владимир Савченко"

– Идиот, – так же уверенно произнес тесть. – За кого я отдал свою дочь! Бедная Аганита! – Было похоже на то, что он снова схватился за голову.

– Послушай, не мог бы ты более внятно выразить…

– Сейчас нет, это возможно только на внутреннем тикитанто. Отложим до утра. Но имей в виду, Барбарите ни звука: испепелит.

И по интонациям я понял, что это не иносказание. Испепелит.

* * *

Предмет, который объяснил мне – и преимущественно не словами – следующим утром Имельдин, когда мы уединились в роще тиквой, действительно оказался столь тонким и деликатным, что я не уверен, сумею ли передать все это читателю. Для многого и слов не подберешь.

Собственно, упрощенно дело можно изложить двумя словами: семейная астрономия. Вроде той же семейной охоты, только не при солнце, а ночью, не выходя из дому, и объект – не утки, а звезды. Или планеты. И зеркала не нужны. Интересные наблюдения заносят в семейный звездный каталог, каковой и является хранимой супругами до старости реликвией.

…Неправильно мой тесть обозвал меня идиотом, несправедливо. Дело не в тупости, не в непонимании – в неприятии. Хорошо: «печки» для приготовления пищи, «охотничьи лучевые ружья», даже «лучевые батареи», уничтожившие на моих глазах корабль… ладно: видеосвязь, ЗД-видение. Но чтобы этим пользоваться для такого дела – вы меня простите! Вот это ханжеское неприятие и порождало нежелание понять.

Да и то сказать: одно дело – сфокусировать в жгучее пятнышко яркий свет солнца или даже передавать изображение достаточно крупных наземных объектов, но совсем другое – отчетливое наблюдение бесконечно далеких, посылающих сюда мизерные лучики звезд. Я знал, насколько это сложно.

И здесь все было очень непросто. В отличие от охоты, кухни и видеотрепа это оказывалось возможным при таком слитном настрое тел и духа двоих, которое бывает только в счастливой любви – и именно в начале ее, в самом трепете, еще до привыкания. Это – а не действие, в общем-то довольно сходное у всех божьих тварей, – и считается на острове вершиной интимной любви: единение троих – Он, Она и Вселенная. Или единение существа «Он – Она» со Вселенной, как угодно.

Спрашивать же о таком, как я в лоб спросил ту Мартенситу фон Флик, было даже более неприлично, чем поинтересоваться у нашей, как она провела ночь с мужем. Оказывается, мы с Агатой жили все это время в обсерватории любви. Я вспомнил: когда ночами я раздвигал крышу и блеск звезд входил в комнату, Агата поднималась с постели, взбиралась на бамбуковый помост (он уходил под самый потолок, довольно красивый, с изгибами и переплетениями прутьев, двумя кругами как раз над нашим изголовьем; я считал его декоративным), ложилась там и спрашивала замирающим голосом:

– Ты хочешь? Ты уже хочешь, да? Что?..

– Конечно хочу, – ответствовал я. – Иди-ка сюда!

Как жарко стало моему лицу, когда в роще я вспомнил об этом! Имельдин даже сказал: «Ого!» Действительно, бедная девочка: она пыталась возвысить меня до человека, а я все возвращал ее в самки. Я думал, что это нужно ей, она думала, что это нужно мне, – и оба чувствовали себя обманутыми. На самом деле нам нужно было что-то куда более высокое, близкое к поэзии; и она знала что.

А я-то считал себя заправским тикитаком, все понимающим в их жизни!

И получилось, что время упущено. Теперь я для Агаты на втором месте. На первом – Майкл, наш чудесный прозрачный Майкл, которого я до сих пор боялся взять на руки, его рев казался мне более реальным, чем он сам. По утрам я провожал их в тиквойевый Сквер Молодых Мам, где Агата и ее товарки рассматривали на просвет своих младенцев, сравнивали, успокаивали, заботились, обменивались впечатлениями, кормили и затем предавались занятию, недоступному для мамаш непрозрачных детей: смотрели, как глоточки пищи проходят по пищеводику их кровиночек, попадают в желудочек, обволакиваются секретами из железок, следуют все дальше, дальше… и все в порядке. Мысли и чувства моей жены целиком заняты отпрыском; после родов она более не взбиралась на помост. А далее и вовсе – пойдут хлопоты по хозяйству, кухня (с приготовлением пищи своими «линзами»)… тогда будет не до звезд.

– Как же мне быть? – спросил я тестя.

– Ну, постарайся быть с ней поласковей, понежнее.

– Да я и так…

– Нет, ты по-другому постарайся, иначе… Знаешь что, – Имельдина осенило, – напиши-ка ей стихи. Женщины это любят.

Не было для меня предмета более отдаленного. Еще в школе учителя установили мою явную неспособность к гуманитарным наукам – как к прозе, так и к поэзии. Из всей английской поэзии я помнил только застольную песенку «Наш Джонни – хороший парень». Но похоже, что иного выхода не было.

– Хорошо, я попробую.

Я удалился вглубь рощи, сел там у ручья, глядел на движение светлых струй (слышал, что это помогает). Потом бродил около моря, любовался накатом зеленых волн на берег, синью небес, слушал шум прибоя и пропитывался его ритмом. К вечеру вернулся домой, показал тестю результат:

Агата – хорошая дама.Агата – дама что надо.Агата – отличная дама.Агата лучше всех!

Имельдину стихи не понравились: во-первых, коротки; во-вторых, в тикитакской поэзии полагается подробно воспевать все прелести любимой, от и до. Он дал мне «козу» – стихи, которые сочинил в свое время для Барбариты, для юной, стройной и прелестной Барбариты. Если по мне, так они были, пожалуй, излишне вычурны, отдавали трансцендентностью и импрессионистским натурализмом; но ему видней.

Разумеется, я не передрал вирши, как неуспевающий студент, творчески доработал их, внес свои чувства и мысли. Получилось вот что:

О Аганита, славная в женах!Твои груди-линзы насквозь прожгли мое сердце,Пронзили его, как стрелой,И привязали к себе.О Аганита, славная в любви, —Чей позвоночник извивается от ласк, как ползущая змея,Чье тело пахнет, как свежий мед,Чьи кости солнечно желты, как мед,А объятья сладки, как тот же мед!О Аганита, славная душой, —Чье дыхание чисто и нежно, как утренний бриз,А легкие подобны ушам сердитого слона,Чьи глаза одинаково светят мне и днем, и ночью,А кишечник подобен священному удаву, поглотившему жертвенного кролика.О Аганита, славная жена!

(Читателю стоит помнить, что любые стихи много утрачивают при переводе; на тикитанто они звучат более складно и с рифмами.)

– Ну, это куда ни шло! – снисходительно молвил тесть. – Давай действуй, ни пуха ни пера!

…Но любопытно, что более всего понравились Агате именно мои первые стихи. Эти тоже, но те ее просто пленили, она их сразу выучила наизусть. В них, возможно, и меньше поэтического мастерства, сказала она, но зато слышно подлинное чувство. А что может быть важнее чувства как в поэзии, так и в любви!