Читать книгу "Соловушка НКВД - Юрий Мишаткин"

Когда большинство сотрудников прекратили являться на службу, понял, что пришла пора и самому спасать собственную шкуру, что каждый проведенный в Сталинграде день, даже час могут оказаться для него последними.

«Смертельно опасно сидеть с опущенным руками, как говорится, ждать у моря погоды, обманывать себя, что беда, чье имя плен, обойдет стороной. Подчиненные, как убегающие с тонущего судна корабельные крысы, опередили меня, попрятались в норах или покинули город, последую и я их примеру».

Не стал затягивать выполнение решения.

«Сейчас никому нет дела до бургомистра, никто не станет его искать».

Знал, где на фронте образовалась брешь, и глубокой ночью при непроглядном мраке покинул Сталинград. Обходил дороги, подгоняемый метелью шел по полям, сквозь редкие перелески, проваливался в воронки, застревал в сугробах. Молил Бога помочь не наступить на мину и к утру, выбившись из сил, добрался до небольшого хутора в глубинке Калачевского района. Отыскал нужный дом-пятистенок. Поднялся на обледенелое крыльцо, постучал в дверь. Когда на пороге выросла хозяйка, глухо произнес:

— Здравствуй, Клава. Надеюсь, не прогонишь незваного гостя.

40

Молодая казачка в платке из козьего пуха всмотрелась в стоящего перед ней. Узнала главного в Сталинграде полицейского, охнула, отступила, и Дьяков шагнул в дом, плотно закрыл за собой обитую изнутри клеенкой дверь.

— Здравствуй, Клавдия, — повторил Дьяков. — Позволишь у тебя отогреться? Промерз до костей, не чувствую ни рук ни ног. Напоишь чайком? Лучше с укрепляющим здоровье целебным чебрецом.

Клавдия смотрела на Дьякова широко распахнутыми глазами. Лишь когда бывший полицмейстер снял тулуп, стянул высокие до колен унты, несмело произнесла:

— Заходьте.

Дьяков улыбнулся.

— Я вроде уже зашел.

С Клавы сполз на пол платок, расплетенная на ночь коса накрыла покатые плечи.

— За время нашего расставания заметно похорошела, — польстил Дьяков.

Клава зарделась:

— Скажете тоже!

— Чистая правда. Так примешь на постой?

На вопрос казачка ответила вопросом:

— Остались без крыши над головой?

— Вся армия лишилась крова и с нею свободы.

— Ждала, чтоб немчуре дали пинка под зад, и дождалась. И в старые времена приходящие к нам вороги оказывались убитыми или плененными. Отчего немцев ничему не научило прошлое?

Дьяков с интересом, точно увидел впервые, всмотрелся в казачку.

«Смелая. За словом в карман не лезет. Говорит, как заправский агитатор. С ее темпераментом и язычком на митингах выступать. При знакомстве была сильно напугана, дрожала как банный лист, слова не вытянуть».

Решил умерить казачке пыл.

— Советская власть лишила твоих сородичей всего нажитого и свободы, угрозами сгоняла в колхозы, запретила верить в Бога, домовитых с семьями ссылала в тайгу, служивших прежде в белых армиях расстреливала, твоего муженька послала под пули.

— Он добровольно ушел Родину защищать, силой не тащили, — поправила Клава.

Дьяков не стал переубеждать, властно взял за плечи, притянул к себе, и женщина затрепетала в сильных мужских руках.

Они проснулись одновременно, когда в окна заглянул поздний рассвет.

Дьяков сладко потянулся, губы собрались в блаженную улыбку. Безвозвратно пропало все, что волновало, пугало, лишало сна, спокойствия. Не оборачиваясь к лежащей рядом, спросил:

— Как жилось после возвращения из города?

— Как всем, — ответила казачка.

— А точнее?

— Не жили, а выживали.

— Снова трудилась в восстановленном немцами колхозе, доила ко-ров, выхаживала телят?

— Некого стало доить и выхаживать — опустели стойла, вражины угнали весь скот, как колхозный, так и личный, не погнушались курями и гусями. Не оставили на подворьях и ни одного порося. Из живности не тронули только собак и кошек.

— Голодала?

— Зубы на полку не клала. Приберегла кой-чего на черный день.

— Немцы выгоняли рыть окопы?

— Румыны у нас стояли, еще итальяшки.

— Приставали?

— Не без того. Стоило пойти за водой иль отправиться на реку белье полоскать, ходу не давали. Отбивалась, как и чем могла, хуторян на помощь звала.

— Бомбили вас?

— Уберегли Бог и ангелы небесные.

Вопросы у Дьякова иссякли, настала очередь спрашивать Клавдии.

— К нам надолго?

Дьяков ушел от прямого ответа.

— Погощу, если не прогонишь.

Не признался, что ему нет резона задерживаться в хуторе, дождется, когда военные действия утихнут, и уедет туда, где его никто не знает.

«В городе и районах намозолил всем глаза — каждой собаке известен. Не стоит Клаве узнавать, что я у нее временный гость, пусть считает, что ее одиночеству пришел конец».

Успокоил, что не будет нахлебником:

— Станем питаться самым лучшим, что есть на рынке.

— Это как?

— За советские червонцы и ювелирные побрякушки высокой пробы, которые ценятся во все времена, приобретешь все что угодно. На первый раз продашь или сменяешь лишь пару сережек и обручальное кольцо, чтобы решили, будто с себя сняла, в следующее посещение рынка понесешь кулон и часики.

Пожалел, что нельзя вынести на рынок золотые коронки.

«Примут за мародершу, снявшую золото с трупов. Купюр выдам мало, чтобы не привлекла внимание, не возник вопрос откуда у молодухи столько денег. Немецким маркам теперь грош цена, пригодны лишь для разжигания печи. В ход снова пойдут рублики, трешки, пятерки, червонцы, которых у меня предостаточно».

Нестерпимо потянуло закурить, но погасил желание — дым выдал бы присутствие в доме мужчины. С опозданием обратил внимание на наступившее утро. Прогнал с себя сонливость, рывком покинул кровать, с поспешностью оделся.

— Ты… вы… — заговорила и осеклась Клавдия, не зная, как обращаться к тому, с кем провела ночь. — Куда засобирались?

Дьяков не ответил, сам спросил: