Читать книгу "Одна жизнь – два мира - Нина Алексеева"

Самым большим оптимистом был Кирилл:

— Все переменится к лучшему в сторону демократии.

И вдруг раздался голос:

— А зачем все это нужно? Как же мы все тогда будем бороться с коммунизмом? — озабоченно заявил только что вошедший Владимир Вишняк.

— Это нужно для того, чтобы укрепить власть, создать хорошие, нормальные условия жизни для людей. Ну, а к коммунизму будут тоже потихоньку либо приближаться, либо отдаляться, в зависимости от обстоятельств. При нашей народной Советской власти без диктатора это все возможно, — продолжал настаивать Кирилл.

— Но все то, о чем вы говорите, при коммунизме создать невозможно, коммунизм — это диктатура, это рабство, — настаивал Вишняк.

— Да вы тоже поймите: «До неба высоко, до коммунизма далеко». А вот сейчас вы понимаете, ведь уже объявили амнистию. Выпустили врачей. Снизили цены. И обещают всякие послабления, значит, и при так называемом коммунизме тоже кое-что возможно.

— Хорошо, а что же будет дальше? Что, они (то есть советские) будут стараться доказать нам, что коммунизм тоже может быть более человечным? И что вы за наивные люди; ведь для успешной борьбы с коммунизмом: «чем хуже, тем лучше», — отвечали они ему.

А один из этой антикоммунистической элиты по борьбе с коммунизмом был предельно откровенен:

— Понимаешь, американцы сразу сократят свои стомиллионные ассигнования, предназначенные для борьбы с коммунизмом. Они уже намного сократили их на антисоветскую пропаганду, а дальше пойдут сокращения служащих. И я уже наблюдаю панику среди многих из нас, работающих на этом поприще.

Я не могла выдержать:

— О чем это вы?! Да я от радости все время рыдала, с глазами, полными слез, и с улыбкой счастья на лице так и ходила целую неделю, как дура.

Честно скажу, от таких выступлений мне становилось жутко. «Чем хуже, тем лучше»! Для кого? У меня глаза на лоб полезли. Амнистия — плохо. Кусок лишнего хлеба — хуже, а всякие там проблески какого-то послабления — так это еще хуже худшего.

Они все здесь боролись с коммунизмом и с советской системой по тому же принципу — чем хуже, тем лучше. Сталин для всех был воплощением коммунизма и советской системы. А если бы они в то время не боролись с советской системой, а прямо и просто боролись со Сталиным, и сумели бы убедить советский народ, что боролись только со Сталиным и с его политикой, и обещали сохранить все достижения и достоинства советской системы, которые народ завоевал, может быть, может быть, их борьба была бы более успешной, а страдания народа меньше. Ведь люди, ненавидя Сталина, боялись и не хотели потерять те привилегии, которые они с такими тяжелыми потерями завоевали во время Гражданской войны. Сталин, собственно, совершая свои преступления, и держал весь народ в кулаке, спекулируя этим и получая поддержку у народа.

Ленин, наверное, сильнее и больше, чем Сталин, стремился бы к социализму и коммунизму, но не таким путем, как Сталин. Я уверена, при нем не было бы такой жестокой, принудительной коллективизации, не было бы голода и такого страшного кровавого побоища и уничтожения лучших из лучших кадров. Он изо всех сил старался бы накормить страну, при нем, я уверена, рабочие у доменных печей не падали бы в голодные обмороки. Он шел бы по пути Бухарина: «Обогащайтесь!»

Смерть — это крепкий сон

В эту сумрачную ночь, когда все спят, а мне не спится и так тяжело на душе, всякая всячина в голову лезет.

Смерть — это слово меня не пугает. Смерть — это сон, беспробудный сон, без сновидений. Смерти боятся живые, но не спящие.

А что, если я вдруг умру или навеки усну? Я бы не хотела, чтобы тяжелый каменный или чугунный памятник сдавил мне грудь. Надо мной должна быть легкая, рыхлая земля, чтобы невидимые струйки воздуха проникали внутрь, а кругом ветки, зелень, кусты, цветы или, может быть, беседка, светлая, уютная, обвитая вся плющом. Чтобы там были скамеечки, столик, картины, вот этот светлый, ласковый букет моей девочки или ее огненно-яркий натюрморт. Мне жалко расстаться с живыми яркими красками, с шумом веселых голосов, смехом и песнями. Я знаю, что это дико и я все это не услышу. Я знаю больше: загробной жизни нет, так же, как не было ее до появления зародыша, и что через короткий промежуток времени вообще ничего не останется. Но люди в утешение себе во время жизни и перед страхом смерти придумали будущее бессмертие и, как будто желая продлить свою жизнь, дофантазировались до загробной жизни.

И я, твердо зная, что после этого ничего больше нет, что смерть — это точка, все-таки хотела бы, чтобы в беседке над моим прахом висели яркие красивые картины, чтобы собралась веселая группа молодежи, поставили букет цветов, поиграли, попели милые, любимые песни, весело крикнули «Покойной ночи!» и ушли.

Ведь с тех пор, как мир стоит и стоять будет, люди рождаются, чтобы умирать, и это их самая главная и неотвратимая цель. В ту самую секунду, когда человек отделился от утробы матери, нет — еще даже раньше, в самом первом прикосновении зародышей, это уже первый шаг к своей смерти, и это расстояние с каждым днем, с каждым часом сокращается. И все, что человек делает, вся его жизнь проходит мимо, он в этом мире гость. Единственное, что никогда не пройдет мимо, — это смерть.

Смерть, которая никогда никого не забыла с тех пор, как существует мир. Это так же естественно и нормально, как и сама жизнь.

Значит, не должно быть грусти, печали, а надо постараться сделать ее спокойной и думать о том, что для одного из нас уже кончились горечи, боли, разочарования и вообще все земные страдания и наступил полный физический и душевный покой. Я бы хотела, чтобы над моей могилой была оранжерея или картинная галерея, играла музыка и жизнь била ключом.

Меченые

Ребята закончили «хай-скул», Вика — «Музик-энд-Арт», Володя — «Джордж Вашингтон», и после тяжелых и долгих попыток Вике удалось получить небольшой «сколаршип», то есть стипендию, в «Барнет-Колледж», а Володенька решил пойти в «Сити-Колледж». Когда Володя кончал, ребята в его школе удивлялись и говорили: «Мы думали, что он получит все стипендии», он так хорошо учился и закончил лучше всех. Но он ничего не получил.

Но через семестр он перешел в Колумбийский университет, за который надо было платить. Ему даже пришлось найти «part time job» (подработку на неполный рабочий день) во французском посольстве.

Чтобы поступить в какую-либо серьезную компанию по специальности как инженер, в нашем положении надо было пройти «скрининг», то есть проверку, до седьмого колена. Каждая из этих компаний рассчитывала и надеялась получить какой-либо государственный заказ, и поэтому, каким бы ты крупным специалистом ни был, не получив «clearance» — справку от ФБР, не мог быть принят на работу. В обыкновенную компанию за мизерную зарплату так же проверяют, может быть, чуть-чуть поменьше. Но все они, по существу, звонят в ФБР, если дело касается иностранца, а мы были не просто иностранцы, а иностранцы, как говорят, «меченые», и еще на особом учете, а это значило, что найти работу в нашем положении было почти невозможно или очень трудно, даже при наличии «билля».