Читать книгу "Стая - Франк Шетцинг"

— Потому что Бог нас покинул, — говорит Оливейра.

— Но не совсем, — сказал Эневек. — Карен выхлопотала нам отсрочку.

— Но какой ценой! — Йохансон вытягивает лицо. — Скольким из нас пришлось умереть.

— Невелика потеря, — поддразнивает его Делавэр.

— Только не делай вид, что тебе всё нипочём.

— Просто я очень храбрая. Это только в кино гибнут всегда старые, а молодые остаются в живых.

— Старые гены уступают место более молодым и здоровым, — сухо пояснила Оливейра, — которые гарантируют оптимальное размножение.

— Не только в кино, — кивнула Кроув. — Если старые живы, а молодые умерли, то в глазах многих это не хэппи-энд. Даже такое романтическое дело, как хэппи-энд, является результатом биологической необходимости. Нет ли у кого-нибудь сигареты?

— Ни вина, ни сигарет, — недовольно бурчит Йохансон. — И даже такой мудрый старый учёный должен умереть ради этих безмозглых обывателей, единственная заслуга которых состоит в том, что они молоды.

— Спасибо, — язвительно сказала Делавэр.

— Я не тебя имел в виду.

— Спокойно, дети, — подняла руки Оливейра. — Одноклеточные, обезьяны, чудовища, люди — всё это — биомасса. Нет причин для волнения. Наш вид предстаёт совсем в другом образе, если посмотреть на него в микроскоп или описать в биологических понятиях. Мужчина и женщина превращаются в самца и самку, целью жизни особи становится добыча пищи, а пища становится кормом…

— А секс становится спариванием, — весело добавила Делавэр.

— Совершенно верно. Войну мы переименуем в сокращение популяции, а в худшем случае в угрозу поголовью, и нам уже не придётся отвечать за нашу глупость, потому что мы всё спишем на гены и инстинкты.

— Инстинкты? — Грейвольф обнял Делавэр. — Ничего не имею против.

Все захихикали.

— Итак, чтобы вернуться к вопросу хэппи-энда, — сказал Эневек.

Все посмотрели на него.

— Я знаю, можно поставить вопрос, заслуживает ли человечество продолжения рода. Но никакого человечества нет. Есть только люди. Отдельные люди, у каждого из которых найдётся куча причин, почему ему нужно выжить.

— И почему хочешь выжить ты, Леон? — спросила Кроув.

— Потому что… — Эневек пожал плечами. — Очень просто. Потому что есть кто-то, ради кого я хотел бы жить.

— Хэппи-энд, — вздохнул Йохансон. — Я так и знал.

Кроув улыбнулась Эневеку.

— Ты что, наконец влюбился, Леон?

— Наконец? — Эневек задумался. — Да.

Они продолжали беседу, и их голоса постепенно стихали в голове Уивер, смешавшись с шумом волн.

Мечтательница, подумала она. Бедная мечтательница. Она опять одна.

Уивер плачет.

Примерно через час шторм утихает. Ещё через час прекращается ветер, и волны разглаживаются.

Три часа спустя она решается открыть купол.

Её охватывает ледяной холод. Она смотрит вдаль и видит, как вынырнул и снова исчез горб. Это не косатка, это что-то покрупнее. Следующее выныривание происходит уже ближе, и из воды показывается мощный хвостовой стебель.

Горбач.

Она раздумывает, не закрыть ли снова кабину. Но что её батискаф против многотонной туши горбача? Хоть лежи она в закрытой кабине, хоть сиди в открытой — если кит не захочет, чтобы она осталась живой, то ей и не жить.

Горб показывается из серой воды второй раз. Животное гигантское. Оно остаётся на поверхности, совсем рядом с лодкой. Оно проплывает так близко, что Уивер могла бы дотянуться до его бугристой головы. Кит поворачивается на бок, и его левый глаз несколько секунд разглядывает маленькую женщину в лодке.

Уивер выдерживает этот взгляд.

Кит громко разряжает свой пузырь. Потом медленно уходит в глубину, не вызвав ни малейшего волнения.

Уивер вцепляется в края кабины.

Кит не напал на неё.

Кит ничего ей не сделал.

Она не может поверить. У неё гудит в голове. В ушах шумит. Всё ещё глядя на воду, она слышит приближение грохота и свиста — нет, это не в голове. Шум исходит сверху, он становится всё ближе и всё оглушительнее, и Уивер поднимает голову.

Низко над водой завис вертолёт.

В открытой боковой двери сгрудились люди. Военные и один в гражданском, он машет ей обеими руками. Рот его широко раскрыт, потому что он предпринимает безнадёжную попытку перекричать грохот винта.

В конце концов он его одолеет, но пока побеждает машина.

Уивер и плачет, и смеётся.

Это Леон Эневек.

Эпилог

Из «Хроник» Саманты Кроув

15 августа

Ничто не осталось прежним.

Сегодня год, как затонула «Независимость». И я решила начать дневник. Год спустя. Человеку всегда нужна символическая дата, чтобы начать или закончить что-то. Не скажу, что мало написано о событиях последних месяцев. Но то пишут другие, а я хочу сохранить всё, что помню я.

Сегодня утром я позвонила Леону. Он тогда не дал мне сгореть, утонуть или замёрзнуть. Строго говоря, я дважды обязана ему жизнью. После того, как корабль затонул, я всё ещё могла погибнуть — промёрзнув до костей в ледяной воде, со сломанной лодыжкой и без всяких надежд на то, что нас кто-нибудь выудит. На борту катера было спасательное оборудование, но сомневаюсь, чтобы я управилась с ним одна. Сразу после того, как «Независимость» ушла ко дну, я потеряла сознание. Мой мозг и сейчас отказывается вспоминать последний отрезок. Помню только, как мы сорвались вниз по вертикальному пандусу. Очнулась я уже в больнице. С сильным переохлаждением, воспалением лёгких и сотрясением мозга, а также с настоятельной потребностью в никотине.

У Леона всё хорошо. Они с Карен сейчас в Лондоне. Мы вспомнили наших мёртвых. Сигура Йохансона, Сью Оливейра, Мёррэя Шанкара, Алису Делавэр и Грейвольфа, Леон тоскует по своим друзьям, особенно в такой день, как сегодня. Таковы уж мы, люди. Даже чтобы вспомнить о мёртвых, нам нужна траурная дата, чтобы потом снова отложить боль в сундук ещё на год. А когда извлечём её в следующий раз, обнаружится, что она уже не так велика, как была. Мёртвые принадлежат смерти. А мы быстро становимся перебежчиками к живым.

Недавно я познакомилась с Герхардом Борманом. Я бы на его месте больше не отважилась сунуться в воду, но он считает, что хуже, чем в Ла-Пальме, уже не будет. И продолжает нырять, чтобы иметь представление о состоянии континентальных склонов, а нырять теперь уже можно. Нападения прекратились сразу после того, как затонула «Независимость». SOSUS зарегистрировал сигналы Scratch, слышные по всему океану. Когда через несколько часов группа спасателей спустилась к террасе вулкана, чтобы освободить Бормана из пещеры, никаких акул уже не было. Киты неожиданно вернулись к своим прежним повадкам. Черви исчезли — как и полчища медуз и ядовитых животных, крабы больше не выползали на берег, и насос Гольфстрима постепенно возобновил свою работу, не дав нам пережить новое оледенение. Даже гидраты, как говорит Борман, вернули прежнюю стабильность.