Читать книгу "Курт Кобейн. Serving the Servant. Воспоминания менеджера Nirvana - Дэнни Голдберг"

– Курт читал все. Он всегда старался идти по грани между инди-миром и мейнстримовым роком, и ему это удавалось.

Курту не надо было волноваться. Большинство журналистов, связанных с панк-роком, понимали, что Nirvana выпустила альбом, который сохранил и расширил их личную версию рок-н-ролла, и считали его триумфом панк-культуры восьмидесятых, которую они так долго продвигали. А еще альбом подтвердил притязания сиэтлского рок-сообщества. Бодди вспоминает:

– Все критики были в восторге – даже в Maximum Rocknroll и Flipside. Они не считали, что группа продалась. Никто так не думал. Я была пресс-атташе Sub Pop, и я точно вам говорю: никто.

Я же со своей стороны делал все, что мог, в мейнстримовой части мира. Я дружил с Бобом Гуччоне-младшим с тех пор, как он в 1985 году основал журнал Spin. Как и я, он был бизнесменом, отдаленным на один эмоциональный шаг от панк-культуры, которую Боб считал недообслуженной аудиторией, и он решил заполнить определенный вакуум своим журналом. Когда мы вместе обедали в конце лета, он сказал, что собирается поместить Soundgarden на обложку последнего в году выпуска. (На тот момент Soundgarden все еще был самой популярной новой рок-группой из Сиэтла.) Я дерзко сказал ему, что к концу года самой крутой сиэтлской группой будет уже Nirvana, а не Soundgarden. Молодые сотрудники Гуччоне, судя по всему, с ним согласились, потому что он заказал у Лорен Спенсер статью, которая стала первой для группы «историей с обложки» в национальном издании.

К концу сентября Курт уже понял, насколько быстро все развивается, и хотел, чтобы на обложке Spin он выглядел иначе, чем на фотографиях, сделанных пиар-отделом лейбла несколько недель назад. За день до фотосессии группа посетила радио WOZQ в Нортхэмптоне, и он попросил молодую сотрудницу радиостанции покрасить его волосы в синий цвет, и именно в таком виде он появился на первой для Nirvana обложке журнала национальных масштабов.

Многие рок-критики более старшего поколения сочли Nevermind возрождением американского рок-н-ролла, который был о чем-то. REM были последней группой, которая одновременно имела массовую аудиторию и затрагивала глубокие темы, но, поскольку они работали уже почти десять лет, основная их аудитория была теперь университетского возраста и старше. Guns N’ Roses добавили адреналина в мир подростковой музыки, но им не хватало культурной глубины. Многим критикам среднего возраста казалось, что рок-н-ролл превратился просто в более громкую версию бездумной попсы, но в конце 1991 года большинство из них видели в прорыве Nevermind возвращение рока на важнейшее место в культуре, которое, как они опасались, тот уже необратимо утратил. Критики обычно с презрением относились к очень популярным исполнителям, и лишь небольшая часть массовых слушателей читала рецензии. Nevermind стал одним из немногих альбомов, одновременно добившихся огромного успеха в чартах и попавших на первое место в очень уважаемом опросе Pazz & Jop журнала Village Voice, который был составлен из топ-10 альбомов (по версии сотен американских рок-критиков).

Курт по-прежнему говорил всем, что всего лишь хотел, чтобы Nirvana стала такой же известной, как The Pixies. Я почти уверен, что здесь он лукавил, раздумывая, как реагировать на успех с такой же эмоциональностью, с какой он подходил к репетициям. Несмотря на всю личную борьбу с внутренними демонами, на то, насколько смешанные чувства он испытывал к тому, чтобы стать знаменитостью, вплоть до отвращения, как артист Курт был подготовлен просто сверхъестественно хорошо и всегда видел на несколько ходов вперед.

Придумав, как совершенно уникальным образом преодолеть различия в радиоформатах, Курт затем решил разрушить шаблоны, созданные рок-журналистами. «Люди считают, что я капризный, а я считаю, что очень глупо, что существует только два типа вокалистов-мужчин, – жаловался он. – Нужно быть либо капризным визионером типа Майкла Стайпа, либо бездумным металлистом – королем вечеринок типа Сэмми Хагара». Курт, поняв, что становится знаменитым, был твердо намерен играть сразу обе роли.

Силва и группа считали важным, что первые концерты на каждом крупном рынке Nirvana должна дать в маленьких клубах, где уже выступала до этого. На жаргоне музыкального бизнеса это называлось «игрой на понижение» (underplay), и она помогла группе сохранить связь с сердцем своей аудитории. Поскольку реакция на Smells Like Teen Spirit оказалась такой быстрой, все билеты на концерты тут же раскупили, хотя гастроли начинались еще в середине сентября, за неделю до выхода Nevermind. Монтгомери вспоминает:

– Это было безумие какое-то. На каждом концерте снаружи собиралось больше народу, которому не досталось билетов, чем внутри.

Тем, кто все-таки сумел достать билеты, невероятный взлет альбома дал ощущение причастности к истории рок-н-ролла, и зрители нередко доходили до исступления.

В Сент-Луисе охранники жестко обошлись с какими-то ребятами, которые пытались вылезти на сцену. Попытавшись успокоить охрану (что всегда сложно во время исполнения громкой музыки), Курт затем остановил концерт и пригласил нескольких ребят постоять на сцене, а Крист очень серьезным тоном объяснил зрителям, что «анархия работает только в том случае, если мы все берем на себя ответственность».

В Лос-Анджелесе, где располагалась штаб-квартира Geffen и базировалось большинство прессы, мы хотели привлечь как можно больше зрителей, так что играть «на понижение» смысла не было. 27 октября, через месяц после выхода Nevermind, Nirvana выступила в «Пэлэс-Театре», вмещавшем 2200 зрителей; на тот момент это было самое большое помещение, где им доводилось играть хедлайнерами, и билеты быстро распродали. Группа выступала великолепно, и этот раз не стал исключением. После концерта за кулисами Эдди Розенблатт сказал мне, что пришел с Акслом Роузом, и спросил, можно ли ему зайти в гримерку и поздороваться с Куртом. Когда я передал тому просьбу, Курт скорчил гримасу и сказал, что очень не хочет встречаться с певцом Guns N’ Roses. Я не хотел ставить президента Geffen в неловкое положение, так что предложил такой вариант: мы с Куртом сбежим из гримерки, а потом я дам Розенблатту пару пропусков. Все будет выглядеть не так, словно мы их не пустили, а что Курта просто не удалось найти. Он кивнул. Я вышел, отдал пропуска Розенблатту и спросил, не могут ли они с Роузом подождать пять минут, пока Nirvana «переодевается». Потом я вернулся в гримерку, схватил Курта, и мы выскользнули через заднюю дверь. Розенблатт после этого ничего плохого мне не сказал, так что, судя по всему, наша затея сработала, но, полагаю, Роуз вряд ли остался доволен.

Мы с Куртом стояли в темном уголке за кулисами; мимо нас ходили какие-то прихлебатели из музыкального бизнеса, даже не подозревая, что худой парень в тени – тот самый певец, который только что дал мощнейший концерт, и у него еще даже пот не высох. Курт, улучив момент, сказал мне, что его весьма беспокоит одна вещь: в последнее время во многих статьях о Nirvana делали акцент на его антиженоненавистнических текстах, причем до такой степени, что он боится, что его выставят слишком серьезным человеком, вообще не имеющим чувства юмора. Он, конечно, восхищался открыто политическими панк-группами вроде Fugazi и Dead Kennedys, но не хотел, чтобы на Nirvana смотрели так же узко.