Читать книгу "Семя желания - Энтони Берджесс"

Дерек Фокс улыбнулся, откинувшись на спинку кресла из кожзаменителя: улыбнулся огромной идиотской луне циферблата на противоположной стене; улыбнулся череде телефонов и спине своего златовласого секретаря. Бедный Тристрам. Бедный недалекий Тристрам. Бедный тупоумный Тристрам, который – самим фактом написания просьбы – уже сообщил всем сущим инстанциям, соответствующим и несоответствующим. Разумеется, это не имело никакого значения. Ничем не подкрепленные наветы и клевета, которые сутки напролет жужжали в приемных и кабинетах высокопоставленных лиц, развеивались и исчезали как безвредное гудение мошкары. А вот Тристрам на свободе может оказаться неприятной занозой. Тристрам, обезумевший, что ему наставили рога, с бандой учеников-забияк. Тристрам, коварно поджидающий с ножом в подворотне. Упившийся алком Тристрам с пистолетом. Лучше уж пусть посидит немного. Какая скука, что приходится размышлять о том, что надо остерегаться брата.

А как быть с ней? Она совсем другое дело. Погодите, погодите… До следующей фазы, возможно, уже недолго. А другой несчастный глупец, капитан Лузли? Пусть себе пока живет, дурачок…

Дерек Фокс позвонил в штаб-квартиру полиции и попросил, чтобы Тристрама Фокса на основе подозрений задержали на неопределенный срок. Потом вернулся к черновику телеобращения (пять минут после новостей в 23 часа в воскресенье) с предостережениями и призывами к женщинам Большого Лондона. «Любовь к стране, – написал он, – самая чистая любовь на свете. Желание видеть благосостояние страны – священное желание». Подобное давалось ему легко.

Часть третья

Глава 1

Сырой август сменился выжженным сентябрем, но мировой мор, ржа зерновых будто дирижабль держалась над погодными фронтами. Такой ржи еще не видели, структура ее клеток под микроскопом не соответствовала ни одному виду болезней, а сама ржа оказалась устойчивой к любым ядам, какие могла выдумать Всемирная организация сельского хозяйства. Ее жертвами пали не только рис, кукуруза, ячмень, овес и рожь, с деревьев и кустарников осыпались плоды, пораженные неведомой гангренозной гнилью; картофель и другие корнеплоды превратились в комья черной и голубой гнили. К порче прибавился мор среди скота: ленточные черви, кокцидоз, ороговение лап и окаменелость костей, холера и выпадение яйцевода, уретрит, паралич конечностей, подколенная грыжа – это были лишь немногие из болезней, обрушившихся на птицефермы и превратившие их в полные перьев морги. Весь октябрь на северо-восточное побережье выбрасывало косяки гниющей рыбы, от рек шла вонь.

Премьер-министр, достопочтенный Роберт Старлинг, лежал без сна однажды октябрьской ночью, одиноко ворочаясь в широкой кровати, откуда был изгнан катамит. В голове у него гудели голоса: голоса экспертов, говоривших, мол, они не знают, они просто не знают… голоса фантазеров, которые во всем винили вирусы, проникшие на вернувшиеся с Луны ракеты… голосами пикирующихся паникеров с последней конференции премьер-министров АнГоса, которые твердили: «Мы можем продержаться этот год… едва-едва можем продержаться этот год, но подождите следующего…» А один очень тайный голос нашептывал статистические данные и показывал – на фоне черноты спальни – ужасающие слайды. «Тут мы видим недавний продовольственный бунт в Куч-Бехаре, подавленный с крайней решительностью: четыре тысячи человек забросали землей в общей могиле, с них получится уйма пентоксида фосфора, верно? А тут у нас многокрасочный – в смысле множества цветов кожи – голод в Гулбарге, Бангалоре и Раджуре. Присмотрись внимательно, как восхитительно выступают ребра. Теперь перейдем к Ньясе: голодные смерти в Ливингстонии и Мпике. Могадишо в Сомали… то-то пир для стервятников. Теперь перенесемся на другую сторону Атлантики…»

– Нет! Нет! Нет!

Достопочтенный Роберт Старлинг кричал так громко, что разбудил своего маленького друга Абдула Вахаба, смуглого мальчика, который спал на раскладушке в гардеробной премьер-министра. Абдул Вахаб прибежал, завязывая на талии саронг, включил свет.

– Что случилось? В чем дело, Бобби? – Чувственные карие глаза исполнились тревоги.

– Так, ничего. Ничего такого, что мы могли бы изменить. Возвращайся в кровать. Прости, что разбудил.

Сев на край пружинистого матраса, Абдул Вахаб стал гладить премьер-министра по лбу.

– Будет, – говорил он. – будет, будет. Будет.

– Все как будто думают, – сказал премьер-министр, – что мы преследуем какие-то собственные цели. Они думают, я одержим жаждой власти, ха! – Он благодарно закрыл глаза под поглаживанием прохладной руки. – Они не знают, ничего не понимают.

– Конечно, не понимают.

– Это все ради их же блага. Все, что мы делаем, ради их же блага.

– Конечно, ради их блага.

– А окажись они на моем месте? Хотелось бы им ответственности и душевной боли?

– Они и минуты не продержались бы. – Вахаб все поглаживал холодной смуглой рукой.

– Ты хороший мальчик, Вахаб.

– Не такой уж хороший, – зажеманничал тот.

– Нет, ты хороший мальчик. Что нам делать, Вахаб? Что нам делать?

– Все будет хорошо, Бобби. Вот увидишь.

– Нет, ничего не будет хорошо. Я либерал, я верю в способность человека контролировать мир вокруг себя. Мы просто не оставляем ничего на волю случая. Вся планета умирает, а ты говоришь, что все будет хорошо.

Абдул Вахаб сменил руку: его господин лежал под очень неудобным углом.

– Я не слишком умный, – сказал он. – Я не разбираюсь в политике. Но я всегда думал: беда в том, что в мире слишком много людей.

– Да-да. Это самая большая наша проблема.

– Но ведь не теперь? Население очень быстро сокращается, разве нет? Люди умирают, потому что им не хватает еды, так ведь?

– Глупый ты мальчик. Очень милый, но очень глупый мальчик. Разве ты не понимаешь, глупый мальчик, что если бы мы захотели, то могли бы убить три четверти населения планеты вот так… – Он щелкнул пальцами. – Раз – и готово. Но дело правительства не убивать, а поддерживать жизнь своих граждан. Мы объявили войну вне закона, мы превратили ее в страшный сон прошлого. Мы научились предсказывать землетрясения и укрощать наводнения. Мы наполнили водой пустыни и заставили полюса расцвести, как розы. Это прогресс, это воплощение наших либеральных устремлений. Понимаешь, что я говорю, глупый ты мальчик?

Абдул попытался зевнуть, не открывая рта, улыбаясь сжатыми губами.

– Мы устранили все естественные препоны, какие когда-то мешали росту населения, – продолжал премьер-министр. – «Естественные препоны» – какое циничное и зловещее выражение. История человека – это история его контроля над окружающей средой. Верно, нас часто подводили. Большая часть человечества еще не готова к пелагианскому идеалу, но, возможно, это время скоро настанет. Они научатся через боль и лишения. Ах какой греховный мир, какой глупый мир! – Он глубоко вздохнул. – Но что нам делать? Тень голода нависла над планетой, и мы в его когтях. – Он поморщился метафоре, но решил ее пропустить. – И наши научные знания ничто перед этой угрозой.