Читать книгу "Диана де Пуатье - Филипп Эрланже"

Десять месяцев спустя он скончался, лишив перед этим госпожу Орлеанскую статуса племянницы папы, тем самым сделав этот брак абсолютно бессмысленным. По крайней мере, на первый взгляд.

Ни двор, ни народ не могли представить, что однажды этот неудачный брак спасет Францию от распада. Сейчас они видели только «девицу без гроша», которую нечестным путем впустили в святая святых государства. Общественное мнение обвиняло (уже!) эту иностранку в том, что она послужила орудием двойственной политики папы. Дамы из «маленькой толпы» не отказывали себе в удовольствии поиздеваться над ее предками-аптекарями, над ее акцентом и над ее «мордой Медичи».

Какой огромной ценностью обладал бы самый незначительный документ, который прояснил бы, как в этот критический момент относилась к своей родственнице супруга Великого Сенешаля! По крайней мере, нам известно, что Диана никогда не испытывала искушения поддержать впавшего в немилость. Мы можем себе представить, что она была безупречно спокойна, но втайне ликовала, чувствуя, что герцог Орлеанский противится влиянию супруги.

Новобрачных должно было сблизить чувство солидарности, которое обычно возникает у несчастных детей. Но Екатерина, чужая в этой стране, быстро поняла, что она является таковой и для своего супруга, увлеченного амазонками и волшебницами. И чтобы получить «право гражданства», ей необходимо было проявлять чудеса обходительности, скромности и любезности. «Смирение и терпение», девиз Луизы Савойской, стал отныне и ее девизом. Такие испытания всегда выпадали на долю будущих правительниц.

«Фраза, написанная пером Марино Джустиниано, привлекает и удерживает наше внимание:

«И все же она очень послушно…»

Екатерина сразу поняла: она значит настолько мало, что и сама становится ничем; безличие предполагает повиновение. Огромной честью для нее стало то, что она так или иначе стала членом королевской семьи. Она должна показать, что это для нее лучший подарок. Очень послушна. Ей удастся не казаться посторонней, не попадаясь лишний раз никому на глаза. Она искусно заставит себя любить, не привлекая внимания и не забывая о том, что она здесь лишь потому, что ей сделали одолжение… Она будет вынуждена так себя вести более двадцати пяти лет, что заставит в 1544 году папского нунция Дандино в письме кардиналу Камерлингу сказать, что он вряд ли встречал человека добрее и чище душой, чем Екатерина Медичи».64

Внучатая племянница папы Льва X была умна, утонченна, образованна. Ей удалось, постоянно совершенствуя свои знания, занять место в одном ряду с выдающимися женщинами, составлявшими гордость двора. Госпожа Орлеанская знала латинский, греческий, итальянский и французский языки, разбиралась в математике и в астрологии. Правитель-гуманист с удовольствием слушал свою сноху, наслаждаясь ее приятными и разумными размышлениями.

В конце концов и королевская семья, и фаворитка сдались на милость победительницы. Но ее молодой супруг оставался непреклонным, и, чтобы привлечь его внимание, она занялась охотой и даже ввела новую моду ездить верхом, с икрами в ленчиках седла. Но Генрих был из той породы людей, что отдаются целиком одной страсти. Со времени его возвращения из плена, может быть, после поцелуя в Байонне, его сердце принадлежало той, которая умелыми руками незаметно плела вокруг него свои сети.

* * *

Беседа Климента VII и Франциска I в упомянутых таинственных обстоятельствах не ограничилась только обсуждением получения одномоментной выгоды. Короля волновало то, что количество протестантов, которых он продолжал поддерживать, значительно выросло, они стали сплоченней и принципиальней. Неприятие доктрин Церкви грозило перерасти в противостояние государственному правлению. Не только фанатики, вроде Беды, главы богословского факультета, но и такие министры, как Монморанси, а также другие заметные люди, среди которых выделялась госпожа де Брезе, требовали применения суровых мер к протестантам (с 1530 года их называли именно так, из-за Аугсбургских «протестов» или исповедей»).

Но сама идея покарать некоторых подданных за неподходящие философские воззрения приводила в ужас брата «Маргариты Маргарит», друга «самой умной из красавиц». Франциску было известно, как сильно Церковь нуждалась в Реформе. Если бы он смог склонить папу на свою сторону, а также убедить лютеран вернуться в лоно католической общины, он одновременно сохранил бы единство своего королевства и свободу мысли, кроме того, лишил бы Карла Пятого ореола «предводителя христианского мира».

«Никогда еще традиционные политические устремления Франции — умело сбалансированные — настолько не совпадали с личными пристрастиями государя».65

Как раз в этом вопросе Франциск долгое время находил общий язык с Медичи. Папа был безмерно счастлив тому, что его новый союзник попросил об одолжении, которое, на его взгляд, ничего не значило по сравнению с просьбой о малейшем территориальном изменении в Италии. Получив благословение Святого Отца, Франциск заставил молчать Монморанси и поручил Жану Дю Белле начать переговоры с лютеранами.

Среди них был человек, который действительно понимал устремления короля: советник Меланкхон.

«Сторонник умеренной политики и христианин в душе, он не просто ждал, когда противник сделает шаг навстречу, а сам склонял его к примирению».

Именно он встретился с Дю Белле в Аугсбурге. При том, что недавно умер возмутитель спокойствия Климент VII и папой избрали кардинала Фарнезе (Павла III), поборника контрреформы, собеседники намного быстрее пришли к пониманию. Одержат ли победу сдержанность, взаимопонимание и истинная религиозность? Осенью этого, 1534 года появилась возможность избежать одного из самых ужасных кризисов в мировой истории. Два века войн, кровопролития, ссылок могли обойти Францию стороной.

Увы! Перспектива мира, так ужасавшая Карла Пятого, вызывала не меньшее возмущение у сторонников крайних мер с обеих сторон. Одинаковую ярость она вызвала и у Беды, и у Фареля, главы французских протестантов, нашедших прибежище в Германии. Друг этого неистового фанатика, пастор Маркур, как раз и взялся сделать заключение соглашения, уже практически состоявшееся, невозможным.

Утром 18 октября 1534 года жители Парижа и других крупных городов, проснувшись, обнаружили, что стены их домов увешаны «плакатами», то есть воззваниями к народу. Их содержанием была резкая обличительная речь, затрагивающая церковные догматы и, в особенности, Святое Причастие. В Блуа такой плакат прикрепили к дверям королевской опочивальни.

Разразился грандиозный скандал, ситуацию усугубляло то, что были покалечены статуи многих святых. Пошли слухи о том, что это было подстрекательством к заговору для устрашения короля.

Советники попытались предотвратить непоправимое… безуспешно. Восторженные фанатики воспользовались моментом. Не дожидаясь приказа Франциска, Парламент издал постановление об аресте двухсот человек.