Читать книгу "Религиозные войны - Жорж Ливе"

В этом кратком обзоре отдельные социальные группы интересовали нас гораздо больше, чем отдельные личности. Наверху королевский двор живет в неслыханной роскоши, о чем свидетельствуют венецианские послы. В полуфранцузской-полуитальянской среде, где умирает Возрождение, где религия, сдобренная лицемерием, пропитывается демагогией и где ее требует народ, жадный до зрелищ и длинных проповедей. Роскошь свадьбы любимца короля герцога де Жуайеза и Маргариты де Водемон, сестры королевы, швыряние на ветер государственных средств, балеты и маскарады, роскошь в одежде и еде, выставленная напоказ, бесполезная, оскорбительная для бога и для людей в этой «кровавой грязи», о которой говорит д’Обинье. А рядом — военная среда, которая отличается только тем, что чаще встречается со смертью. Новый король утверждается в качестве вождя дворянства, которое остается в основном военным сословием. Король любит дворянство, щадит его даже во вражеских рядах, рекомендует бережно с ним обращаться. С обеих сторон война остается приключением, авантюрой. Лига приносит доход, если не всей нации, то, по крайней мере, ее вождям и их клиентам, этим «королям, женатым на своих провинциях», — Меркеру в Бретани, Ледигьеру в Дофине, Майенну в Бургундии и целой толпе мелких [147] дворян, следующих за ними. Пресытившись, эти люди войны превращаются в рантье, и о них постепенно забывают. Затем идет наживающийся на войнах и инфляции мир буржуазии, роль которого в развитии этого кризиса была определяющей.

Разве не полагает Р. Гаскон, что для Лиона рост цен, отмечающийся начиная с 1530 г., ускорившийся в 1560—1580 гг., увеличивает прибыли до того, что в производстве шелка он, возможно, компенсирует потери, связанные с этим смутным временем? По примеру буржуа, описанного П. Губером — «слишком ловкого, слишком активного, много работающего и при этом доброго христианина», — эти буржуа, особенно во второй период конфликтов, в меньшей степени участвуют в кипении идей, чем в вакханалии стяжательства, характеризующей этот век. Они готовы принять как политическую социологию Бодена в 1576 г., так и его «Демономанию» в 1580 г. Муниципальные займы, покупка домов или контор, займы крестьянам и покупка земли, создание арендуемых ферм — вот какими трамплинами они пользуются. В поместье-сеньории буржуа встречается с дворянином и выдает за него свою дочь. И, наконец, можно говорить о мире деревни, где существует собственная иерархия, имеются крупные «землепашцы» и фермеры на десятине, но где больше всего мелких крестьян, которых объединяет с городскими пролетариями общая нищета, которые [148] также страдают от эпидемий, падения уровня жизни, прохода войск по своим землям. Они готовы на мятежи, подобные тем, которые имели место в Провансе или Лимузене — там, где Реформация выявила социальные контрасты. Поденщики и пивовары, представители множества кустарных промыслов, согнанные со своих земель, они либо стекаются в города, которые служат им убежищем, либо пополняют ряды бродяг. Деревенские бедняки вокруг городов подобны приливу и отливу, и весь этот постоянный или случайный пролетариат, «съеденный и обглоданный до самых костей», составляет неорганизованную массу, питательную среду религиозных процессий и ополчений. Жадно стремящийся увидеть короля, из-за отсутствия хлеба ввергнутый в пучину религиозных страстей, народ теряет возможность утвердить свою политическую зрелость и довольствуется тем, что ропщет без всякого действия или действует невпопад: как говорил Летуаль, «это был зверь, которому вырвали зубы и когти».

Таков итог. Еще одно соображение: следуя друг за другом, наводя ужас и вызывая у некоторых «отвращение к убийству», войны показали, что религиозное единство во Франции конца XVI в. — вещь невозможная. Единственная возможность выживания страны — это регламентированное сосуществование обеих конфессий. Нантский эдикт, не действующий в Париже и в радиусе пяти лье вокруг столицы, [149] был поражением протестантизма и свидетельством ограниченной победы католицизма: католическое богослужение восстанавливается везде, где оно было отменено (в Беарне, в Ниме, в Ла-Рошели и Монтобане). Несмотря на свою узость (фактическое ограничение) и свою непоследовательность (крепости), эдикт утверждается как выражение нового права, на котором зиждется современное общество: различие между правом гражданским и правом религиозным, разграничение прав государства и свободы совести. Несомненно, остается еще один немаловажный момент: общественное мнение (свидетельством этому сопротивление со стороны Парламента) не готово к тому, чтобы согласиться на столько гарантий (некоторые говорят «привилегий») для меньшинства, которое не принадлежит к той же вере, что и монарх. Однако свобода совести необходима в большей степени в качестве порядка вещей, чем в качестве доктрины. Несмотря на осуждение со стороны понтифика и на многочисленные интриги и происки, направленные против Нантского эдикта, которыми будет полон XVII в., Людовик XIV подтвердит этот эдикт в принципе. В нем обнаруживается еще одна идея будущего — идея некоторой секуляризации государства: глава государства объединяет под своим скипетром различные религиозные культы; будучи главой галликанской церкви, он содержит на государственные средства священнослужителей [150] другого культа, верующие которого платят десятину католическому духовенству. Свобода совести и терпимость, зарождение секуляризации государства — за эти две идеи пришлось дорого заплатить. Они определяют место, которое решение, принятое во Франции по воле Генриха IV, занимает среди различных договоров о религиозном мире (Paix de religion), известных современной Европе.

На протяжении почти полувека вся Франция была лабораторией политических и религиозных наук: помимо отношений мира и войны и отношений между церковью и государством, там зарождались современные идеи относительно народовластия, концепции религиозной и гражданской демократии, систем представительства, природы и функций государства. Война была не только ареной противоборства армий, но и социальным и идеологическим тиглем, а кроме того, сферой проявления, помимо всего прочего, и средневековых концепций об Антихристе, то есть Риме, и представлений о дьяволе, увеличивающих число сторонников Реформации. Новый человек рождается медленно, в ходе многочисленных экспериментов, при дворе, где льется кровь и шумят празднества (М. MacGowan. Le ballet de cour), а также в провинциях («Роль государств» — Rôle des Etats, in J. Russel Major, 1980 г.) и в городах («Кто были Шестнадцать?», «Que etaient les Seize?», 1983 г.). [151]

Про религию можно сказать то же, что про войну и политику: все, что относится к ней, касается не только элиты, но и всей нации. Возникшие в ходе религиозных войн новые понятия, нормы и ценности, концепции родины, веры и власти порождали новые общие интересы, одновременно свидетельствуя о кризисе европейской ментальности; во всех своих проявлениях они отражают одну из важнейших эпох в истории. [152]

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Бабелон Ж.-П. Генрих IV. Ростов-на-Дону, 1999.

Брантом. Галантные дамы: Перевод/Общ. ред., вступ. ст. и коммент. А. Д. Михайлова. М.,1998

Варфоломеевская ночь: событие и споры. Под ред. П. Ю. Уварова. М., 2001.

д’Обинье Т.-А. Трагические поэмы. Мемуары. Пер. А. Ревича, В. Парнаха. М., 1996.