Читать книгу "Моя жизнь с Чаплином. Интимные воспоминания - Лита Грей Чаплин"

Он взял меня за подбородок и сказал мягко:

— Ты — божественна.

— Я люблю тебя, — тихо и торжественно произнесла я.

— Я хочу, чтобы ты… — он снял с меня полотенце и вытер меня. — Разве не странно? Сколько поэзии — прекрасной, возвышенной — написано за многие века, но ничто не может сравниться с простотой слов: «Я люблю тебя».

Он помедлил, посмотрел на меня серьезно и повторил:

— Я люблю тебя. Я люблю тебя, Лита, милая, я люблю тебя.

Я была так взволнована, что расплакалась — теперь уже не от страха, сожаления или стеснения, а от радости, и это был самый блаженный момент в моей жизни.

Узкая кровать дожидалась нас. Теперь я бесстрашно бросилась к Чарли, ибо никогда не чувствовала себя более защищенной. На этот раз он был нежнее, а я на этот раз старалась, насколько могла, быть менее зажатой. Я искала его губы и целовала их, повторяя: «Я люблю тебя». Солнечный свет заливал комнату, но не было стыда в том, что мы видели друг друга. Я по-прежнему испытывала боль, когда он проникал в меня, но уже не такую мучительную. Я не отрывалась от него, боясь отпустить и надеясь разделить с ним, хотя бы чуть-чуть, его удовольствие. Когда это случилось с ним, на мгновенье я почувствовала некоторое разочарование, что это — чем бы «это» ни было — не приходит и ко мне. Он лежал обессиленный и задыхающийся в моих объятиях, моей же высшей наградой было наслаждение, которое ему дала я. Больше мне ничего не было нужно.

Когда мы оделись, я спросила: «Ну, как я была, ничего?» Это был идиотский вопрос, я знала, что зря задала его. Пола Негри и другие искушенные женщины не стали бы задавать такой глупый вопрос. Но я не смогла сдержаться.

Чарли засмеялся.

— Нет, — ответил он.

Я посмотрела на него испытующе.

— С чего бы? Ни одно искусство не осваивается сразу. Искусство любви — высочайшее из искусств, оно нуждается в практике. Но я подозреваю, ты будешь прекрасной ученицей, Лита.

— Не надо так говорить, — слегка обиделась я. — Я хочу быть больше, чем просто ученицей. Это звучит так, будто речь идет об уроках игры на фортепьяно.

Он снова засмеялся.

— Не спорьте с учителем, юная леди. Поторапливайтесь. Нас ждут внизу отменные сэндвичи и чай. А потом — быстренько к маме.

В дверях спальни он снова поцеловал меня.

— Я правда без ума от тебя.

После этого дня мы старались оставаться вдвоем при всякой возможности — иногда на пару часов, иногда на пару минут. Когда времени было мало, мы едва успевали взять друг друга за руки. Теперь я почти испытывала ту захватывающую страсть, которую по его уверениям мне еще предстояло узнать, и я трепетала, когда Чарли смотрел на меня с откровенным одобрением после каждого акта любви. Кто был распущенным? Разумеется, не эта обожающая девочка, которая принадлежала телом и душой Чарли.

Придумывание изощренных схем избавления от маминого надзора превратилось в игру, а мы с Чарли стали настоящими специалистами. Чем больше мы находились вместе, особенно после его оргазма, тем менее виноватой я себя чувствовала. Безусловно, в наших отношениях секс был связующим звеном, но постепенно не менее очевидно стало и то, что дело было не только в этом. Нам было хорошо друг с другом. Чарли, который обычно не был неудержимым говоруном, очень любил обсуждать со мной идеи съемок, даже если я не все понимала. Признаю с сожалением: у меня никогда не было иллюзий, что я способна хоть как-то удовлетворить его интеллектуально.

— Ты помогаешь мне тем, что ты рядом, Лита, — сказал он однажды. — Мне так покойно с тобой. Я не должен быть Маленьким Бродягой или большим руководителем. Я могу быть собой. Я не должен бояться тебя.

— Бояться? Разве кто-нибудь пугает тебя? — спросила я недоверчиво.

Он ответил, пожалуй, слишком легко:

— Почти все пугает меня. Постоянно.

Это было странное заявление для такого в высшей степени уверенного в себе человека. Я спросила, что он имеет в виду, но он пропустил вопрос мимо ушей.

В течение нескольких недель после моего первого визита в его дом Чарли развлекался изобретением способов нейтрализовать мою маму, и в то же время придумывал предлоги, чтобы проводить на час-другой меньше на съемках в дни, когда ему была необходима полная концентрация. Однажды в саду за его домом Чарли внезапно настигла ужасная головная боль — так он сказал менеджеру компании, — я же в то время должна была находиться в публичной библиотеке. Он обратился ко мне в приступе гнева.

— Черт подери, — жаловался он. — Я устал от всех этих хитростей, устал придумывать способы остаться с тобой наедине. Нелепое занятие. Что плохого мы делаем, почему должны лгать по поводу каждого своего движения?

Я объяснила ему.

— Минуточку, мисс Вина, — сказал Чарли. — А вы ничего не упустили? Последние два раза, когда мы были вместе, мы могли отправиться в постель. Но мы этого не сделали. Точно так же и сегодня. Так что же страшного мы делаем?

Мои брови поднялись. Он был прав. Мы перестали немедленно набрасываться друг на друга в те мгновения, когда оставались вдвоем. Мы начали использовать эти минуты для совместных прогулок и разговоров, для того, чтобы побыть вдвоем, просто потому что нам было хорошо вместе. Конечно, мы целовались и остро ощущали соприкосновение наших тел. Но хотя мы особенно не задумывались над этим, секс перестал быть единственной силой, которая сводила и удерживала нас вместе.

Я кивнула.

— Ты прав.

— Разумеется, я прав! Я люблю тебя, черт подери! Мне нравится быть с тобой. Я ненавижу обман. Твоя мама кажется вполне стойкой. Неужели она убьет меня, если ей рассказать о нашей невинной дружбе?

— Невинной?

Чарли взглянул на меня и покачал головой.

— Нет, думаю, нет, — уступил он. — Но все это меня страшно раздражает. Я хочу объяснить твоей маме и всему миру, что я не злодей и не развратник, что общение с тобой делает меня молодым, счастливым и сильным и помогает мне жить и работать в этом поганом мире. О, Лита, почему жизнь не может быть простой и приятной, хотя бы иногда?

Бывали дни, когда я не была нужна на съемках, но Чарли хотел, чтобы я все равно присутствовала. По старой традиции репертуарных театров он хотел, чтобы все актеры и труппа постоянно были под рукой, независимо от того, есть для них работа в конкретный день, или нет; он никогда не знал, какая идея может прийти ему в голову, так что всем полагалось быть наготове. Я радовалась просто возможности стоять неподалеку, не только чтобы быть ближе к этому человеку, который стал всем в моей жизни, но наблюдать за работой великого мастера. С помощью минимума слов и жестов Чарли удавалось добиться гораздо большего от исполнителей, чем другим режиссерам, которых я наблюдала. Когда он отчетливо представлял себе, чего хотел, то мог донести это просто и ясно. Когда же не был вполне уверен — мог так ярко выразить генеральную идею, что люди изо всех сил старались удовлетворить его, и это им удавалось.