Читать книгу "Что скрывают красные маки - Виктория Платова"

Примерно так же, как сейчас.

— …Хочешь конфетку?

Ковешников достал из бездонных карманов своего плаща две слипшиеся тянучки. Они были облеплены какой-то пылью и трухой. И — табачными крошками, хотя Ковешников не курил; при Бахметьеве, во всяком случае.

— Не люблю сладкое.

— А это не сладкое. Это помогает думать. Если есть чем.

В этом был весь Ковешников: одним предложением унизить человека и как ни в чем не бывало продолжить говорить с ним. Но пока Ковешников не говорил. Склонив голову набок, как птица, он наблюдал за тем, как тело жертвы пакуют в черный пластиковый мешок.

— Что-то не так, — сказал Ковешников, сунул в рот обе тянучки и заработал челюстями.

— Не так?

— По-другому. Не как в прошлые разы. Что-то изменилось.

— Убийца эволюционирует?

— Скорее, ему просто скучно и хочется поболтать.

— С кем?

— С нами. Не конкретно со мной и с тобой. Он знать не знает, кто собирается упасть ему на хвост. Или знает? Как думаешь?

Бахметьев ненавидел это ковешниковское «как думаешь?». Конечно, у опера были мысли — самые разные и по самым разным поводам. Были революционные идеи и незаурядные, шокирующие версии, способные перезагрузить следствие и пустить его по новой колее. Этими бахметьевскими идеями Ковешников интересовался мало, предпочитая им свои собственные. Но стоит только Бахметьеву расслабиться (не важно, по какой причине), свернуть интенсивную мозговую деятельность, — и сразу прилетает чертов вопрос.

— Не знает… Знает. — Бахметьев пожал плечами. — В зависимости от того, что именно пошло не так.

— Пока сам не пойму. Когда пойму — скажу. Может быть.

— Нашел кое-что интересное? — слегка поддавил опер. — То, что другие пропустили?

— Дело не в уликах.

— Что тогда?

Ковешников вновь принялся яростно чесать свой шрам— уховертку.

— Представь, все ровно так, как всегда. Ничего необычного, все вещи на своих местах. Небо над головой, земля под ногами. И место, где все произошло, ты изучил до последнего листка на дереве. Мог быть не овраг, а закрытая автостоянка или стройка заброшенная — не суть… Земля все равно под ногами.

— Ну и?

— И тут ты замечаешь какую-то маленькую херню. Совсем крошечную хернинушку, которая никак не вяжется со всем этим благолепием. С идеальными причинно-следственными связами. Ловко замаскировалась под пейзаж, стала его частью, но на самом деле она — другая. Из другого пространства. Потяни за нее — и все изменится. Настолько сильно, что неизвестно, где можешь оказаться. Ферштейн?

— Не совсем ферштейн, — честно признался Бахметьев.

— Ладно. — Ковешников шумно вдохнул ноздрями воздух и засмеялся. — Проехали. Дураков учить — только портить.

В такие минуты Бахметьев не любил Ковешникова особенно сильно. За шрам, за пегую немощную щетину; за лакричные комки — они липнут к коже то тут, то там, и отодрать их не представляется возможным; за обкусанные ногти и черную под ними кайму. А еще за самоуверенность, мелочное тщеславие и общую пакостность натуры.

Пропади ты пропадом, сукин сын!

«В восемь, в кафе напротив Горьковской. Я буду ждать. Если понадобится — вечность. Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?»

Женский — низкий, умоляющий, срывающийся — голос прозвучал в голове так ясно, что Бахметьев вздрогнул. Он хорошо помнил эту фразу, хотя адресована фраза была не ему. Кому — не важно. Главное, кем она была произнесена.

Той девушкой.

Той самой, не приблизительной, которую сейчас, как сломанную куклу, паковали в пластиковый пакет. Все дальнейшее известно. Вивисектор Бешуля добросовестно выпотрошит ее, заполнит соответствующие бумажки и передаст их Ковешникову. Из рук в руки, непосредственно на территории морга судебно-медицинской экспертизы, потому что Ковешников очень любит туда таскаться. Проводить там уйму времени. Неизвестно, что он там делает.

Уроки, хе-хе.

Все дальнейшее известно. Девушка пробудет там столько, сколько понадобится, чтобы установить ее личность. Одна-одинешенька, с биркой на большом пальце ноги, в металлическом ящике, который ничуть не лучше пластикового мешка. Никаких утешительных слез, ничьих грустных поцелуев. Эх-хх, хорошо бы родным и близким объявиться побыстрее…

«Ты ведь не оставишь меня, любовь моя? Ты меня спасешь?»

— А скажи, Бахметьев, ты как думаешь… Кто из артисток круче — Николь Кидман или Людмила Гурченко?

— Обе хуже, — на автопилоте ответил Бахметьев. — К тому же Гурченко нас покинула сто лет как. Некорректное сравнение.

— А мне вот Грейс Келли нравится. Но она тоже умерла.

— Все умерли, — резюмировал Бахметьев.

— Печаль.

А вот и нет, Ковешников. Вот и нет! Есть и утешительные новости. Они пришли несколько секунд назад, и остается удивляться одному: почему не явились раньше? Просто потому, что… до сих пор никто не упоминал об актрисах! То есть это Ковешников не упоминал об актрисах, а потом вдруг взял и сморозил глупость от балды. Вернее, тем, кто незнаком с Ковешниковым, может показаться, что он все и всегда делает от балды. Генерирует самые разнообразные идиотизмы. А Ковешников просто ловит потоки бесхозной пока информации. На ходу мастерит силки из подручных средств — и ловит, ловит. Силки выходят несуразные, украшенные перьями и бусинами, а еще — костями мелких животных и трещотками. Иногда Ковешников развешивает на них стручки фасоли и пожелтевшие, скорчившиеся фотографии агентства Ассошиэйтед Пресс (так, по крайней мере, кажется Бахметьеву). Ну вот как? Как можно попасться на эту ерунду? Но все попадаются. И Бахметьев не исключение. Задергался, запутался в ловушке, забил крыльями — и тотчас выдал искомое:

— Я знаю, кто она.

— Да ну? — Ковешников, казалось, не удивился сказанному.

— Актриса. Недавно появилась, но подает большие надежды. Уже исполнила главные роли в паре сериалов.

— И как?

— Что — как?

— Как играет? Круче, чем Николь Кидман?

— То, что я видел, — вполне на уровне. Ее зовут… М-м… Анастасия. Анастасия Равенская.

Ни разу в жизни Бахметьев не произносил это имя вслух. А оно, оказывается, уже давно окопалось внутри, сидело на длиннющей скамейке запасных. Среди других слов, абстрактных понятий, стойких идиоматических выражений, эвфемизмов, англицизмов, жаргона бурильщиков с нефтяных платформ. И всего прочего, что никогда не будет озвучено за ненадобностью. Но в тот момент, когда понадобилось имя Анастасии Равенской, — оно легко и непринужденно покинуло Бахметьева. И, попрыгав на месте и сделав парочку приседаний, выскочило на поле: свежее, упругое и полное сил.