Читать книгу "Амальгама 2. Тантамареска - Владимир Торин"

Александр неопределенно пожал плечами и вместо ответа жестом указал на ствол упавшего дерева.

– Давай-ка присядем, – предложил он. Едва они сели, бывший император как бы невзначай заметил: – Ты вот тут про знамение меня вопрошал. А я слыхал, троих из пяти дважды вешали.

– Верно, – подтвердил Николай. – Веревки гнилые оказались.

– А может, это Господь их оборвал, весточку о помиловании тебе подавая? Вот бы и явил милость, коль с первого раза не вышло. Помнится, на Руси исстари дважды за одно преступление не казнили.

Николай скрипнул зубами. Сине-голубые глаза, в точности как у брата, разве что на пару тонов посветлее, словно покрылись ледяной пленкой.

– Почем тебе знать, может, это, напротив, дьявол за своих любимцев хлопотал? – буркнул он. – А насчет дважды за одно, так то при Рюриковичах было, а в воинском артикуле, пращуром нашим, Петром Алексеевичем принятым, за нумером 204 ясно указано, что смертную казнь надлежит осуществлять до наступления конечного результата. Что же до милости касаемо, то ведомо ли тебе, сколь человек Верховный уголовный суд поначалу к казни приговорил? Я и без того трем десяткам с лишком смертный приговор на каторгу заменил. Всего для пятерых казнь в силе оставил, да и то повелел, чтоб она без мучительства была, чтоб никакого четвертования. Но этих – поверь – казнить следовало, ибо самые отпетые. Дети… – усмехнулся он. – Дитя Каховский, между прочим, генерала Милорадовича застрелил, а прочие сорванцы всю Россию на клочки разодрать восхотели. Может, и смешно звучит про тринадцать держав, но на деле, поверь, страшно.

– Что же касается Пестеля и Бестужева-Рюмина с Муравьевым-Апостолом, – продолжил император, – то мне доподлинно ведомо, что первый задумал вырезать все наше семейство, включая женщин и детей мужеского пола, а двое остальных с ним согласились. Между прочим, Сашке-наследнику всего-то семь лет о ту пору исполнилось. Сам посуди: заслуживают ли жизни люди, кои готовы извести ни в чем не повинных детишек. Посему поганую траву с поля вон, иначе плевелы вскорости пшеницу застят. Рылеев же… – И он мрачно процитировал:

Уж вы вейте веревки на барские головки;

Вы готовьте ножей на сиятельных князей;

И на место фонарей поразвешивать царей.

Тогда и будет тепло, и умно, и светло. Слава!

– Каково? – с кривой ухмылкой осведомился он у Александра и, не дожидаясь ответа, развел руками: – Именно потому романист Бестужев угодил на каторгу, а поэту Рылееву досталась виселица…

– Все равно надобно было попытаться добром дело решить, – прошептал Александр.

– Боюсь, у меня для этого не сыщется столько перстней с табакерками, – иронично парировал Николай, явно намекая на то, как в последние годы правления Александра издатели «Полярной звезды» поднесли по экземпляру их императорским величествам государыням императрицам, за что удостоились высочайшего внимания: Кондратий Рылеев получил два бриллиантовых перстня, а Александр Бестужев – золотую, прекрасной работы табакерку. – К тому ж заговорщики оные, коих ты детишками именуешь, не сами по себе бунтовщиками сделались – извне им подсказывали, и даже в тот злополучный день мятежа изрядно помочь пытались.

– Извне?!

– А чему удивляться, – усмехнулся Николай. – Ты в свое время столь сильно напугал Европу парадом русских войск на Елисейских Полях в Париже, что у нее доселе от воспоминаний о казаках Платова поджилки трясутся. Они там на все готовы, чтоб державу нашу ослабить, а тут такой удобный случай. Грех упускать. Так вот, подметили меж стоявшими в рядах возмутителей двух иноземцев. У одного был большой желтый портфель, из которого он раздавал деньги солдатам. Тогда, во всей этой суматохе, не успели разобраться, кто это… – Он многозначительно посмотрел на брата. Тот понимающе кивнул, и Николай продолжил: – Кто они такие – австрийцы, пруссаки или французы, – к сожалению, неясно. Но мне кажется, скорее всего, англичанишки. Это на что иное у них денег нет. Помнишь, как ты мне рассказывал, будто Георг IV, упокой Господь его душу, даже корону для венчания на царство и то взаймы напрокат у ювелира брал. Но то корону, а на шпионов, думаю, сыскал золотишко. Кстати, ныне там наследницей престола твоя крестница объявлена, Александрина-Виктория. Помнишь, надеюсь, что ее в честь тебя назвали?

Александр машинально кивнул и спохватился:

– Погоди, погоди. Ты сказал: упокой его душу, – повторил он и вопросительно посмотрел на брата.

– Нет, воистину тебе позавидовать можно! – воскликнул Николай. – Повсюду смуты, бунты, революции, а ты живешь яко агнец Божий. Взвалил все на меня, вкупе со своим Священным союзом, и ничего не ведаешь! Ей богу, брошу все и в твою келью подамся!

– Прости, но я и впрямь… – Александр виновато развел руками. – Так что с Георгом? И какие революции повсюду?

– Георг умер, Вильгельм IV ныне правит, – начал обстоятельно отвечать Николай. – За эти семь годков вообще многие скончались, притом не всегда старики. На род Бонапарта и вовсе ровно чума налетела, почитай, все, начиная с родного сына, Наполеона II, скончались. А революции… Поначалу весной 30-го во Франции полыхнуло, да так здорово, что Карлу X пришлось от престола отрекаться. И за себя, и за сына своего. Впрочем, он сам виноват: слишком туго закрутил все, а с французами так нельзя, помягче следовало.

– Он всегда был plus royaliste que le roi, как говорил о нем его брат Людовик, – поддакнул Александр.

– Больший роялист, чем сам король, – перевел Николай и, согласно кивнув, засмеялся. – Признаться, я уж после сныти твоей травяной стал подумывать, будто ты и вовсе французский забыл. Теперь вижу, промахнулся, помнишь еще кое-что. А помнишь, как мы сестру Анну выдали за принца Оранского Виллема? Он, кстати, специально на твои похороны приезжал. Так вот, его батюшка, король Нидерландов, пару лет назад, считай, половины владений лишился – в Бельгии мятежники республику объявили. Анна с мужем только-только дворец в Брюсселе отстроила, и – на тебе. Пришлось им в Гаагу перебираться. Я, по-родственному, предлагал помочь войсками, но тут, как нарочно, поляки подняли бунт и не до того стало. Сам понимаешь, негоже в соседний дом с ведрами воды бежать, когда свой полыхает.

Александр тяжело вздохнул и тихо произнес:

– Как хорошо, что я теперь не имею ничего общего со всем этим. Куда проще здесь… – И он медленно, с кроткой грустной улыбкой, обвел рукой все, что их окружало, прокомментировав: – Дивись, какая красота вокруг!

Николай согласно кивнул. Природа еще не обрела изящный пестрый вид, но сентябрь уже приступил к росписи леса, перекрашивая зеленую листву в желто-красные тона, словно готовя для деревьев нарядную одежду для последнего прощального бала перед зимней стужей. Не поскупился он и на позолоту для верхушек деревьев.

– У тебя тут красоты, а у меня – опять бунтовщики, – проговорил Николай. – Ты тут, в келье живя, думаешь, будто после того декабря в стране мир и покой наступили. Напрасно. Двух лет не прошло, как полиция новое гнездо будущих мятежников изыскала, кои себя последователями декабрьских бунтовщиков считали. Они даже печать специальную придумали с надписью «Вольность и смерть тирану». И тоже за создание конституции выступали, за революцию, ну и за убийство царя. Всего год минул, нашли еще заговорщиков, – продолжил Николай, – под началом некого Сунгурова. И цели те же самые. А уж что в Московском университете творится! Веришь, года не проходит, как генерал Бенкендорф о новом обществе доносит. А какие пасквили на власть пишут… Надобно было мне захватить к тебе для прочтения одну пьеску любопытную. «Дмитрий Калинин» называется. Сочинил некто господин Белинский. Читал я ее и диву давался – и жил-то человек на свете всего-ничего, каких-то два десятка лет с лишком, так откуда в нем столько злобы взялось?! Ведь его герой словно аспид во все стороны ядом смертным брызжет: «Истребить этих лютых, бессмысленных тварей, которые мир населяют», и все тут. Ну, будем надеяться, что этому по младости лет исключения из университета да ссылки хватит, чтоб ума поприбавилось. А впрочем, – остановил он себя, – что это я все о плохом да о плохом. Эвон, и правда, денек-то какой погожий.