Читать книгу "Рыцари света, рыцари тьмы - Джек Уайт"

В довершение к голоду, свирепствовавшему в округе, воины с удивлением обнаружили, что антиохийские равнины не балуют их погодой. Немилосердные ледяные ветра приносили не менее жестокие пыльные бури, а на смену им приходили бесконечно долгие периоды сырости, в которой без числа плодились москиты, досаждающие и так доведенным до крайности горе-захватчикам.

Понемногу рыцари осознали тщету и смехотворность задуманного ими предприятия. Город был столь огромен, что Гуг с первого взгляда понял: франкской армии не по силам его окружить. Антиохия, раскинувшаяся на три квадратных мили, была обнесена мощной высокой стеной, насчитывающей четыреста пятьдесят дозорных башен. На окраине, но все же в черте городских ворот, высилась гора Сильпий с выстроенной над ней цитаделью. Вершина укрепления возносилась на тысячу футов над равниной, где сидел сейчас изможденный голодом Гуг со своими друзьями.

В истощенное франкское войско скоро проникла эпидемия. Поразив нескольких воинов, дальше она распространялась с быстротой лесного пожара. Никто не знал даже, как называлась напасть, и те немногие лекари, что путешествовали вместе с войском, были бессильны бороться с ней. Когда болезнь достигла пика, трое друзей одновременно стали ее добычей, предоставив невредимому по непонятным причинам Арло заботу ухаживать за всеми ними.

Годфрей поправился быстрее других и уже через пару дней поднялся на ноги. Гуг пролежал дольше на четыре дня. Хворь не сразу отпустила его, но через некоторое время и он уже выглядел молодцом. Что до Мондидье, то этот в течение двух недель боролся со смертью, и Арло раза три уже с ним распростился, настолько недвижно лежал Пейн, так что и дыхания его не было заметно. Но всякий раз больной пересиливал себя, судорожно напрягался и начинал прерывисто глотать воздух. На одиннадцатый день бреда лихорадка отступила. За это время Пейн потерял четверть своего веса, но стоило ему пойти на поправку, как его здоровье быстро укрепилось — в точности как было и с его приятелями.

Гуг понимал, что все они выжили только благодаря Арло. Преданному другу триумвиров удалось где-то раздобыть — точнее, украсть — полмешка зерна. Он его надежно припрятал и небольшими частями вручную растирал злаки меж двух камней, а затем в походной суме приносил в бивак. Он ничего никому не объяснял, да никто и не требовал у него отчета: заболевшие были бесконечно рады богатству, извлекаемому из простой джутовой котомки и тут же превращающемуся в жидковатую, но благотворную для здоровья кашицу.

После бесконечной осады, длившейся восемь месяцев и еще один день, Антиохия наконец пала. Это произошло в ночь на третье июня, и франкские захватчики обязаны были победой не собственному упорству, а вероломству и измене среди городских стражей. Один из дозорных на башне за крупную мзду открыл ворота, и, когда занялся рассвет, по улицам Антиохии уже разгуливало более пятисот франкских воинов, трубя в боевые рожки и сея панику среди мусульманского населения. Городской эмир, прихватив большую часть собственного войска, бежал через запасные ворота.

Обо всем этом и раздумывал Гуг, пока сидел с друзьями у костра.

— Мы потом еще долго беседовали. Пепин как раз только что освободился и ждал одного приятеля. Рядом никого не случилось, поэтому нам никто не мог помешать. Я удивился, когда узнал его мнение по поводу захвата города…

— У Пепина есть свое мнение?

В голосе Гуга явственно послышалась насмешка, и Сент-Омер, внимательно поглядев на него, лишь пожал плечами и воздел руки в притворном извинении:

— Ну, я оговорился… мнение графа, конечно. Пепину посчастливилось его подслушать.

— И что же такого удивительного он сказал?

— А сказал он, что, если бы городской эмир не сбежал, а поднял людей на защиту города, нам бы никогда не видать победы — несмотря на то, что мы сумели войти в Антиохию.

— Хм, похоже на правду. Нас туда проникло около пятисот, и биться пришлось в тесноте городских стен. Защитники же исчислялись тысячами — они могли сожрать нас живьем, если бы захотели. Но они решили иначе, поэтому приходится снова просто примириться с неизбежностью. Не намекал ли Пепин случайно, когда мы тронемся в путь, подальше от этого гиблого места?

— Я его спрашивал, но добился только, что это произойдет не завтра и даже не послезавтра. Кажется, он хотел внушить мне мысль, что мы здесь остаемся надолго — пока не наберемся сил и не дождемся подкрепления.

Гуг бестрепетно кивнул и вернулся к своим размышлениям. У него не шли из ума те шесть тысяч погибших, и он впервые спросил себя, сколько уже потерь у обеих сторон, если учесть, что ни один из франкских воинов пока так и не увидел Иерусалима. Подумав об этом, Гуг вдруг вспомнил слова своего крестного, сказанные накануне восхождения. Тогда Сен-Клер предположил, что новый Папа Урбан Второй только тогда сможет обуздать неистовых рыцарей-христиан, когда затеет какую-нибудь войну. Разбуженная память услужливо подсказала ему и другое замечание сира Стефана. В тот же самый вечер крестный Гуга говорил о своем намерении потолковать с Папой о некоем своем наблюдении: что христианство не равно целому миру, а весь свет — не то же, что христианский мир. Это непрошеное воспоминание указало ему на неизбежное вмешательство в этот замысел Сен-Клера, поскольку тот имел влияние на самых уважаемых членов ордена. Гуг даже удивился, что ранее не придал значения словам крестного, которого никто бы не упрекнул в пустозвонстве. Сен-Клер занимал высочайшее положение в иерархии ордена и наверняка был не последним, а возможно, и весьма влиятельным среди папских советников. Его ум и обаяние, вероятно, помогли ему придать своей идее привлекательность в глазах Урбана.

Как бы то ни было, кто бы ни заронил эту мысль в папскую голову, невозможно было отрицать, что страстный призыв понтифика взять в руки оружие разрешил самую насущную и не терпящую отлагательств церковную проблему, избавив тем самым Урбана от дальнейших терзаний. Никто не мог даже предположить, что настолько своевременным окажется предприятие, дающее возможность христианским рыцарям отправиться на край света и там покрыть себя славой, равно как и обеспечить себе спасение участием в Священной войне против языческих недругов. Воплотив свой замысел, Папа вызвал к жизни прожорливое чудище, снедаемое жаждой крови и грозящее смести все, что попадалось ему на пути.

Вопреки здравому смыслу и понимая, что он, возможно, никогда не дознается правды, Гуг окончательно убедил себя в том, что это его крестный заронил семя новой идеи в папский разум, а также в том, что первоначально зародилась она в его собственной, Гуга де Пайена, голове. Глядя в затухающий костер, он не знал, радоваться или ужасаться этому прозрению. Ужасным явилась кровавая бойня, в которую вылилась вся затея, и бессчетные потери с обеих сторон, хотя ни о каком истинном противостоянии не было и речи. Единственный положительный момент состоял в том, что Гуг смог вплотную приблизить осуществление конечной цели ордена Воскрешения.

Испытывая смущение от подобных мыслей, Гуг встал и огляделся. Позади него скорее угадывались, чем виднелись темные громады городских стен. Поймав любопытные взгляды друзей, Гуг ничем не выдал своего замешательства, пожелал им спокойной ночи и пробрался к себе на походное ложе, пытаясь прогнать мучительные мысли.