Читать книгу "Седьмая жена Есенина. Повесть и рассказы - Сергей Кузнечихин"

Вернулся на родину, погастролировал немного и снова затосковал. Проснулся как-то с великого перепоя в постели жены крупного военного начальника. Хозяйка в пеньюаре по спальне порхает – ни стыда перед любовником, ни страха перед супругом. На столике в серебряном ведерке со льдом шампанское томится. У мадамы глаза в тумане: «Сереженька, – говорит, – прочти, пожалуйста, про взгляд с поволокой и лукавую кротость мою».

Он молчит. Лицом к стене повернулся и простыню на голову натянул. Она не отстает: «Ну, Сереженька, напомни, пожалуйста, как там у тебя дальше будет».

«Лично у меня заканчивается так», – сказал Звезденко, и самым грязным матом без рифмы и без размера заменил есенинские строки.

Дамочка ресницы вскинула, туман с глаз отгоняя, и пока соображала, чем ответить, Звезденко достал шампанское из ведра, а лед ей на голову высыпал.

Кстати, сейчас много разговоров о Есенине-матерщиннике, о грубияне с женщинами. Ложь это. Грязная обывательская ложь. Лично я ни одного нецензурного слова от него не слышала. Кто распускал эти слухи? Может, дамочки, с которыми Звезденко забавлялся? И они тоже. Но главные виновники, несомненно, бездарные щелкоперы. Бездарные и завистливые. Им бы только искорку заполучить, а пламя они раздуют.

Сорвал Звезденко зло на красной генеральше, и все равно не полегчало. Запил. И на винных парах, как на дирижабле, перенесся из Киева в Ленинград.

В таком перевозбужденном состоянии и столкнулся он с пятой женой Есенина. И привела она пьяненького к себе в гостиницу. А когда он захрапел, она чуть не поседела от догадки, что рядом с ней лежит двойник мужа. Потому как поэт никогда не издавал во сне таких вульгарных звуков.

Сначала она хотела покончить с собой, до того страшно было осознавать, что изменила любимому, пусть и невольно. И покончила бы. Я ее знаю – очень решительная женщина была. Но при этом и очень расчетливая. Речь не о мелкой бабьей выгоде. Расчетливая по-умному, для пользы дела, во имя любимого. Руки на себя не наложила, потому что прежде всего думала о Есенине, которого надо было спасать. Свои люди шепнули ей, что чекисты готовят убийство поэта. Под храп Звезденко и пришло в женскую голову – подставить убийцам вместо поэта его двойника, а самого спрятать на время. Родственник у нее служил лесником в Мещерских лесах, в такой глухомани можно и год, и два просидеть, а потом – авось и обстановка изменится. И решила она, что появление Звезденко вовсе не случайно, – увидел Создатель тучи над головой своего баловня и послал ангела-спасителя. Так что никаких угрызений совести перед безвинно пострадавшим – все решилось на небесах.

Жертва спала в ожидании заклания, но самого Есенина, перед тем как спрятать, предстояло еще отыскать, опередить тех, кто за ним охотился. Пятая жена попросила официанта принести в номер ящик пива, положила сверху записку для Звезденко, чтобы тот никуда не уходил без нее, и побежала по знакомым, узнавать, с кем пьянствует Есенин. Человек десять потревожила, и никто не смог сказать. А время не стояло, взрывной механизм был уже заведен, и в любой момент могло случиться непоправимое. В отчаянии поехала она к тому самому чекисту, который предупредил ее об убийстве. И правильно сделала. Тот сам уже собрался разыскивать ее, чтобы объявить отбой, слух о ликвидации Есенина оказался неверным. Но могло случиться и такое, что приказ все-таки был и его отменили, или даже отсрочили – тонкостей чекист не знал, но весть была все же добрая, и он собирался первым принести ее красивой женщине. Пятая жена, кстати, была обладательницей редкой красоты, не чета внучке классика, и даже Зинаиде Райх не чета.

Чекист взял служебную машину, и они поехали к Есенину – где пьянствует поэт, он знал всегда. Примчались к Вольфу Эрлиху. Постучались, никто не отвечает. Дверь тронули, а она не заперта. В квартире сплошные натюрморты: один – из пустых бутылок и остатков закуски – на столе, второй на диване – в образе пьяного Есенина, Эрлих пусть и приподнялся с канапе, но все равно – натюрморт. Узнал кое-как жену поэта и обрадованно протягивает записку. «Мне, – лопочет, – посвящено самое последнее стихотворение, и не кому-нибудь, а мне. Кровью…»

Глаза от блаженства закатывает, физиономия самодовольная. Записку сначала чуть не в лицо совал, потом за спину прятать начал – нашел время для игрушек. Пришлось чекисту вмешаться. Глянула жена в листок и обомлела – стихи действительно кровью написаны, и в них: «В нашей жизни умереть не ново, но и жить, конечно, не новей», – стихи, которые через день-два стали известны всей России. Но жена об этом еще не знала. Протянула записку чекисту. Тот прочитал и, ни слова ни говоря, направился к столу, слил недопитое в один стакан и протянул Эрлиху. А много ли полумертвому надо, три глотка сделал и, не успев доползти до канапе, захрапел на полу.

План свой чекист объяснил уже в машине, когда они увозили пьяного Есенина в деревушку под Гатчину, где жила богомольная старуха. У нее больного и оставили. А он, по их мнению, был, без сомнения, болен, потому как не станет здоровый человек вскрывать вены и писать предсмертные стихи. Они почему-то не придали значения последней строчке, в которой говорилось о жизни, не Бог весть какой оптимизм, но надежда все-таки брезжила. Перестраховались.

Старуха была знаменитой травницей и знала всяческие заговоры. Чекист, хоть и значился в партии, верил целительнице больше, нежели докторам. У меня есть подозрение, что сам он был влюблен в жену Есенина. Травить поэта он, разумеется, не собирался, но отворотить от жены – вполне вероятно, потому что в конце концов так и случилось. Но чекисту она все равно не досталась. Жить ему оставалось считаные дни. А пока для начала попросил старушку напоить Есенина какой-нибудь травкой, чтобы подольше не просыпался. Велели ходить за ним как за собственным сыном и обещали навестить дней через десять.

Надобность в жертве вроде как отпала, но пятая жена, несмотря на все свои достоинства и неописуемую красоту, оставалась прежде всего женщиной и была любопытна, как все мы, грешные. Захотела расспросить Звезденко – кто он, откуда и что успел натворить, заодно и попросить его потолкаться в людных местах, пока Есенин отлеживается.

Принесла с собой хорошего вина и села слушать. И Звезденко признался во всем. Не потребовалось ни угроз, ни упрашиваний – настолько измучила его маска. Все рассказал – и про гастроли, и про многочисленных женщин, и про Константинополь, надломивший его. А когда дошел до желания повеситься, пятая жена рассмеялась и сказала: «Ты уже совсем в образ влез. Желание повеситься – это профессиональная поэтическая болезнь. Мой тоже сегодня чуть не повесился, даже предсмертные стихи кровью написал».

Сказала от раздражения – перенервничала за день – совершенно не думая, что наступит на самую больную мозоль.

«Здесь-то я его и обойду!» – закричал Звезденко и пустился сравнивать себя с Есениным. О поэтической гениальности он не рассуждал, да и смешно было, а вот в силе характера великого поэта он засомневался. Получалось, что слабоват Есенин против него. Звезденко не струсит, не спасует перед бездной, не испугается петли. Звезденко всем докажет, что он не какой-нибудь там фанфарон. Пятая слушала этот бред, слушала да и плеснула маслица. Молодец, мол, перещеголяешь кумира, и за твоим гробом половина Москвы пойдет, даже из Рыбинска и Вологды народ приедет, не говоря уже о Рязани, лучшие женщины твою могилу горючими слезами зальют, памятник над тобой поставят… Сказала, чтобы прекратить глупый трагифарс. Даже возражений слушать не стала, отправилась отсыпаться к подруге.