Читать книгу "Два Виктора и половинка Антуанетты - Виолетта Лосева"

– Иметь и обладать – это разные вещи, – проговорили законы жанров, которые постоянно нарушали в современных постановках.

Иногда получалось даже забавно. Иногда- оригинально. В некоторых случаях – глупо и искусственно.

Но законы жанров продолжали настаивать на своем. Только чуть-чуть сдвигали свои границы. Совсем не в угоду времени, а в знак уважения.

… В королевстве аксессуаров Зи перчатки занимали особое место. Существовал один из видов перчаток, которые просто сохраняли температуру руки. Наденешь на теплую руку – она останется теплой. Наденешь на холодную – она не согреется.

Поэтому, когда Зи говорили о том, что она меняет мужчин, как перчатки, она только пожимала плечами. Если с перчатками, как и с мужчинами все зависит от тебя самой, то… что остается делать?

Тем более, не так уж и часто она их меняла.

Перчатки.

Да и мужчин, впрочем, тоже.

Хотя, со стороны казалось, что…

«Со стороны всегда виднее, – говорила сторона, с которой было виднее, – Вы можете сами в этом убедиться».

«Совсем не всегда, – возражала своенравная Зи, – разве кто-то, кроме меня, может знать, что происходит с моей рукой в перчатке? Причем тут какая-то другая сторона? Мы хорошо знаем, что любая изреченная мысль – это ложь… Ну, пусть, не всегда ложь, но существенная погрешность все-таки присутствует…»

Несмотря на всю свою искрящуюся сексуальность, симпатичность и легкомыслие, иногда Зи просто поражала своей глубиной. Особенно, если речь шла о мужчинах.

Ну и о перчатках, заодно.

«Сегодня мне можно присудить черный пояс по черным мыслям, – говорила Зи Марфе, – все не так и не туда. Хочется сесть и ныть кому-то в жилетку…»

«Уже и здесь меня приплели, – подумал черный пояс, – я бы не стал смешивать все в одну кучу.»

Но Зи Гранкина любила блеснуть красным словцом, причем это у нее обычно неплохо получалось. Проблема сегодняшнего дня заключалась в том, что пояс и мысли были черными, а словцо – красным. Вот Зи и не придумала ничего лучше.

– Я возмущена до мозга костей, – вздохнула Марфа, – как можно так поступать?

«Мозг костей», который поместили на место «глубины души», только вздохнул. «Ах, девушки-девушки, вам бы только выразиться посимпатичнее…»

– Если не выражаться посимпатичнее, то во время беседы может возникнуть неловкая пауза, – заметила неловкая пауза, которая в отличие от обычной паузы, всегда ставила собеседников в неловкое положение.

– Ха-ха, – отозвалась опять сторона, – И все-таки, все зависит от того, с какой стороны смотреть… Одна и та же пауза одному кажется неловкой, а другому – самой обычной.

– Я часто бываю самой обычной, и мне ничуть не стыдно в этом признаться, – подумала пауза, – это сами люди делают меня неловкой. Но я в этом совсем не виновата. Разве кто-то упрекнет в неловкости, например, музыкальную паузу?

– А уж про театр и говорить нечего, – воскликнула крыша театра, – театр без паузы – это не совсем театр. Вспомните Джулию Ламберт! О, сколько глубокомысленных и многозначительных пауз находится одновременно под одной крышей!

– Очень часто именно во время паузы случается все самое важное! – добавила пауза, – И не только в театре, заметьте…

– Нужно просто уметь их делать. Я имею в виду паузы, – заявила теория относительности, хотя, с первого взгляда, она была тут совершенно некстати.

– Так вот, «кстати» или «некстати» – это тоже очень относительно, – продолжала настаивать на своем теория, – все зависит от точки зрения, – вы же не станете спорить, что две пылинки на шкафу – это одно, а две пылинки во Вселенной – это другое?

– Не станем, – отозвались пылинки, – редко кто будет уравнивать в правах пылинку на подоконнике с пылинкой в собственном глазу.

* * *

Разговор не клеился.

Бармен посматривал на странную пару.

Куприянов был таким усталым от жизни. Таким страдающим от собственного величия. Таким непонятым. Таким требовательным – «ну падайте же, наконец, в обморок от того, как я великолепен».

Но великолепие было каким-то… полуистлевшим, что ли…

Тонкие сильные пальцы гитариста. Седые виски. Дорогая небрежная одежда. Жесткие скулы. Мудрый безразличный взгляд.

«Достойный мужик», – думал бармен. Но думал как-то поверхностно. Как будто не от своего имени думал, а признавал, что ТАКОЙ мужчина должен, просто обязан, производить неизгладимое впечатление.

Хотя у Куприянова на лбу было написано «Я? Я никому ничего не должен!»

А она? Кем была сегодня она?

– Ну, рассказывай, – он накрыл ее руку своей, – Как ты? Что нового?

Аня знала, что стоит ей начать говорить о себе, как тут же на его лице она прочитает, насколько ему все равно.

Она улыбнулась.

О, сколько усилий он обычно тратил, чтобы показать, что ему все равно. На вещи, к которым ты равнодушен, как правило, не тратят столько сил и эмоций…

Но и доказывать ничего не хотелось.

– Нормально… Потихоньку… Можно даже сказать, все хорошо…

Бармен не слышал разговора, но краем глаза заметил, что она аккуратно вытащила свою руку из-под его руки.

– Ну а ты – как живешь? – спросила Аня, улыбаясь. Она хорошо понимала, что сегодня он и рад был бы ее порасспрашивать, но не может изменить своим привычкам и принципам.

Как это – признать, что кто-то может быть ему интересен?!

Я! Я! Я! Только я могу быть в центре всего! Во главе! В основе! Все остальное – фон, на котором царю я!

«Как забавно, – подумала Анна, – Даже жалко. И подыгрывать ему не хочется. А с каким упоением я делала это раньше!»

Он опять взял ее руку, что само по себе было странным. Он никогда не показывал, что тоже ждет и хочет ее прикосновений.

Сжал ее руку. Потер пальцами место, где не было обручального кольца. Грустно улыбнулся…

Раньше он никогда, практически, не смотрел ей в глаза. Объяснял это тем, что его сила влияния так высока, что не все выдерживают. Она верила.

Сейчас смотрел прямо в глаза. Ей было грустно и смешно. Влияния не было. Никакого.

Он чувствовал и злился. И от того, что очень не хотел этого показать, демонстрировал свою досаду еще более явно.

Аня уже просто пожалела его.

– Над чем сейчас работаешь?

«Пусть седлает своего любимого конька, – вздохнула она мысленно, – пусть услышит дифирамбы, которых он так ждет. Пусть скажет потом, что ему опять все-равно… О, как все предсказуемо».