Читать книгу "Архитектор - Анна Ефименко"

* * *

Прокравшись на цыпочках к столу, где пустобрюхим я уснул на свитках, Люкс растормошила меня свой обрадованной визготней:

– Он будет здесь! Всё привезли, осталось собрать воедино!

Стряхнув с себя остатки сна, я поднял Люкс на руки, закружил:

– Боже, ты стала такой тяжелой! У Бланш хорошо кормят?

– Просто я выросла, – с поволокой глянув, она запрокинула голову, выставив передо мной смуглую шею. Не вынося подобных игр, я поставил девушку на пол и, взяв ее перепачканную чернилами ладошку, направился на соборную площадь.

Столпотворение уже несколько часов ожидало лицезреть меня-победителя, меня-завоевателя-пространств-по-вертикали, меня-того-кто-установит-шпиль. В груди радостно трепыхнулось. Он был тут, он был готов к сборке и к подъему.

– Наверх, наверх, складываем! – едва шевеля обескровленными устами, прошелестел я своим работникам, но тем не требовались слова, чтобы приступить к делу.

Все этапы возведения я вспоминаю как одно самое главное событие, случившееся со мной.

Шпиль Собора был совершенством. Дубовый, залитый свинцом огромный конус, он являл такую невероятную высоту и уходил, уходил за облака, взлетал ввысь в экстатическом порыве, который не способен понять ни один из живущих людей. Из острия шпиля вырастал внушительный крест… Тонкий, тоненький шпиль – как бы ветер не завязал тебя в узел!

Каким тогда я был счастливым! И все глядели наверх, раскрыв рот в изумлении, осеняя себя крестным знамением, качая головой в неверии, кланяясь передо мной, благоговея.

Оно меня больше не волновало. Невинным, безгрешным, заново родившимся ярким светом я словно возносился к Господу вслед за своим зданием. Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto, sicut erat in principio, et nunc, et semper, et in saecula saeculorum. Amen![15]

Теперь меня видно издалека! И из самых глухих уголков наших земель видно, как я люблю тебя, Боже. На таком острие – на моей голове – и на мне – теперь держится небо!..

* * *

– Где моя сестра? – Жозеф нервничал.

– Ты меня об этом спрашиваешь?

– А кого еще, черт побери? Ее не было дома с воскресенья.

В одно мгновенье ставший слабоногим, я пообещал помощнику все разузнать. И угрюмо заковылял в малую церковь.

По дороге пытался занять мозг высчетами, когда дарохранительницу перетащим оттуда в новый Собор и начнем там службы. Строительство не помешает прихожанам, а только приучит их заранее к новому месту. И милостыня, заодно, как можно забыть о пожертвованиях…

– Сын мой? – епископ не ожидал столь позднего визита.

– Карло, ты не видел Агнессу?

– Какую Агнессу? – ему хотелось подольше помыркать меня носом в провинности.

– Сестру Жозефа, моего витражиста.

– Ах, да… Девицу, с которой ты прелюбодействуешь?

Я терял терпение:

– Полно тебе, Карло! Она была на мессе? Я не мог прийти, потому что привезли верховину и…

– И ты, как всегда был слишком занят, Ансельм, возился с Вавилонской башней и упустил из виду Вавилонскую блудницу…

– Эй, вы забываетесь, ваше преподобие!

Карло вскинул брови:

– А ты нет? Не забываешься ли ты, спрашивая у меня такие вещи? Но я отвечу тебе, я скажу тебе правду, пожалуйста – сестры витражиста не было на мессе. Должно быть, ей стало слишком стыдно принимать причастие под бременем грехов.

* * *

Осторожно ступая шаг за шагом по хилым досочкам, по шатким столбикам, я карабкался вверх по строительным лесам. Вечер, насыщенный усталостью, густая летняя ночь, сизые перья-тени наступали на Город.

Извращенное удовольствие от расставаний в громком треске рвущейся ткани, словно отрывают от плеча рукав (только не путай его со словом «рука»); и вдруг, в долгой паузе, тяжелой и хмурой, незаметно меняется фактура, лохмотья становятся кружевом, осознаешь: смысла нет, да и нужен ли? Понимаешь: все во благо и – ах! – подползаешь к последнему краю; посмотри, на каких мягких волнах я навек от тебя уплываю.

Вот если бы только пошел дождь! Она пришла ко мне по воде корзинкой с бельем, шумела камышами. Вот если бы еще раз с ней поговорить. Сюда, вода! Жабьим языком, чертовым хвостом – будь, вода, кругом! Здесь, на верхотуре мне виден Город целиком, отсюда, со своего высокого корабля, я зову тебя, Агнесса, и жду тебя, как ждут дождь поля. Воды, дай мне немножечко воды, вызываю из реки, океана и протоки, из ручья и болотной осоки! Сюда, вода! Жабьим языком, ведьминым платком – будь, вода, кругом!

Под первыми каплями ливня я потерял сознание.

Прильнув к шпилю, обвив шпиль, скрючившись на деревяшке, на неимоверной высоте, ходившей под дождем и ветром, я видел снова нас с Агнессой – раскисших от обоюдной любви, будто перезрелые ягоды, нас, беззлобных и мягких, с налитыми медом ланитами. Приди ко мне, вознесись на этот лестничный путь в рай, на мачту самого монументального корабля Города, и обниму тебя, и мы снова упадем вдвоем в воду, в воду, в воду.

Поутру разбудил Жозеф. Он пнул меня в бок ногой и сказал, что у него плохие новости.

* * *

Агнесса утопилась в реке, тело отнесло по течению, где его вытащили рыбаки. Они и разыскали Жозефа. Рыбаки заметили, как колыхались над водой рукава ее белого платья. Маленькая однорукая девочка, ее помощница по стирке, хлюпала носиком-пуговкой, вспоминая, как Агнесса велела ей идти домой, а сама отправилась по берегу вниз.

Прижав Карло к стене, удалось заручиться его согласием в большом секрете от всех отпеть Агнессу по-христиански. Кто вовлек ее в пучину греха? Кто подтолкнул ее совершить преступление против Господа?

Ты моя невинная лилия, небесная невеста. Как мягко входит нож в кожу, как кожа входит в воду, и входит нож в воду, и в половодье слез раскаяния, в нише нефа, где я вскрываю себя, разбираю конструкцию по оживам и опорам, по своим тупорылым попыткам что-то тебе доказать, приплывши к трагедии; разберу все к утру, вытру насухо, камня на камне не оставлю, пока не найду тебя в приалтарном сундуке белым цветком. Не касайся меня, иначе сам умру, обвалюсь расшатанным, проржавевшим от дождя; заклинаю – не касайся меня мягко, водной гладью; кувшинками и ряской покрывайся, спи, любимая, но не тронь, иначе сойду с ума. Тумаками судьбы верни меня в келью зодчего, облей желчью людского злословия, но, умоляю, не касайся меня нежно.

Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa!..[16]

Маленькие несчастья сменяются большими. Смерть всегда приходит неожиданно. В темноте овечка обернется волком. Вырастет гора невысказанных признаний, клятв, угрызений совести. Я закопал возлюбленную на опушке леса, Жозеф сказал, она всегда таскалась сюда со своим корытом, срезая путь к реке, чтобы прополоскать там тряпье. Прочь прач прачица прачка. Я любил тебя втайне от всех и навек спрятал тебя в разрытой да раскрытой немой земляной пасти, тоже в страшном секрете от целого мира, который еще будет шушукаться о твоей гибели. Я похоронил отца, теперь похоронил возлюбленную. Проклятье, которое ношу на себе, размахивая им, словно знаменем.