Читать книгу "Девочка на шаре. Когда страдание становится образом жизни - Ирина Млодик"

В какой-то момент, через паузу, которая кажется мне вечностью, он вздыхает, оживает и смотрит мне в глаза без капли трагизма, просто так, очень обыденно смотрит.

– Если мама умрет, то я тоже умру. Это самый простой выход. Это будет для нее освобождением. Вы должны обязательно ее убедить, когда она очнется.

– О чем ты говоришь, парень? Что значит «я тоже умру»? Что за глупости?

– Совсем не глупости. Это – выход. Она же не может умереть, потому что боится меня оставить. Вы можете себе представить, что такое детский дом для детей-инвалидов? Вот и она хорошо себе представляет. Но если я ей скажу, а лучше, если не я, а вы (вы как-то умеете быть убедительной), то она поймет, что без нее я все равно не буду жить, не захочу, не смогу, не буду и все! Я не хочу, чтобы она хотела жить и жила только ради меня. Я хотел бы, чтобы у нее был выбор: жить ради себя самой или не жить. Иметь выбор – вы же понимаете, как это важно. Жить без возможности выбора – жить в рабстве, в западне. Но если выбор есть, даже такой, то это свобода. Понимаете, свобода!

Эти слова приводят его в какую-то странную эйфорию, меня радует его возвращение к жизни и эмоциональный подъем, но его речь кажется мне полной софизмов и точно не рождает во мне такого же воодушевления.

– Про свободу выбора ты, конечно, прав. А вот про то, что любая мать, тем более твоя, может воспринять с оптимизмом мысль о том, что ее ребенок не будет жить, убьет себя, – это ты явно ошибаешься.

– Вы не понимаете! Все говорят – надо жить! Надо жить! А вы знаете, что значит жить с чудовищной болью?! Не важно: ноги болят или душа? Смерть – это же освобождение, как вы не понимаете! Освобождение от боли, которую невозможно терпеть! Как это могут решать те, у которого никогда не было такой чудовищной боли? Как?! – Он уже кричит, и я снова боюсь, но во мне постепенно крепнут устойчивость и опора, которые уже чуть быстрее срабатывают и помогают сохранять самообладание.

– Степа, освобождение от боли – это очень важно. Очень. Но есть же другие способы, не только смерть. Беда в том, что ты видишь только этот, единственный путь. Но почти никогда не бывает так, чтобы он был единственным. Просто людям, попавшим в тупик, так часто кажется.

– Что тут может казаться?

– Понимаешь, если не пытаться терпеть, а искать возможности изменить ситуацию, то всегда можно найти еще несколько вариантов. Твоя мама, например, всегда знала только один способ – терпеть. Но я за это время обзвонила несколько центров помощи людям, попавшим в ситуацию домашнего насилия, к тому же у меня есть телефон знакомого юриста, который тоже может помочь. Западня – это ощущение, которое мы сами себе создаем, или то, во что мы верим, отказываясь обнаруживать еще что-то, кроме привычного.

– Что они могут, эти юристы?

– Посмотрим. Вот твоя мама поправится, выйдет из больницы, мы вместе с ней сходим и узнаем. А потом уже будем дальше думать и решать. Умереть всегда успеем. Этот выход из тупика у нас всегда в запасе. Идет?

– Идет. – Еще слегка сумрачно, но в глазах уже начинает светиться надежда.

– А теперь пора обедать, на чае я долго не протяну. Хочешь, чтобы я приготовила, или у самого есть какие-то идеи?

– Есть вареники с творогом и вишней, вчера сам лепил, в морозилке лежат. Сметана только почти кончилась. Будете?

– Спрашиваешь!.. Из твоих рук все что угодно. А много сметаны для нашего отнюдь не юного тельца – вредно.

Варька мне позвонила, когда последний вареник уютненько улегся в животе, Степка разгорячился от разговоров и чая. На щеках появился румянец, а в глазах – блеск, он с жаром вещал мне, погрязшей в полном невежестве в отношении классической музыки, о новаторстве Скрябина, о величии его Третьей симфонии.

– Ну что, напугались там все? – Варька звучит устало. – Извини, не знала, что ты звонила. Трудная операция была, не отойти. Дозвонилась до них, Смольникова не стала пока будить, пусть отоспится, оставила его жене сообщение, как проснется, перезвонит. Это, конечно, совпадение, чтобы все так наложилось. Хорошо хоть Смольников был, он же въедливый, заподозрит неладное, сразу разрежет. Другой бы и резать не стал, на УЗИ ничего не было видно. А этот – молоток. Жизнь ей спас. Теперь главное – восстановиться. Сегодня у них Михайловна дежурит, я попросила, чтобы из реанимации пока не переводили. Михайловна не даст умереть. У нее с этим строго. Мать у нее умерла от врачебной ошибки, еще молодой. Так она теперь терпеть не может, когда в ее дежурство кто-то помирать собирается. Завтра с утра после обхода посмотрят и тогда переведут. Можно будет прийти, хотя ей бы отоспаться по-хорошему. Ничего, до утра она в надежных руках. С ног валюсь и есть охота, вот не знаю, что делать.

– Бедная Варька, пошли своих молодцов-ординаторов тебе чего-нибудь сварганить, а сама ложись, вздремни. Спасибо тебе, дорогая. Успокою Степку, я сейчас у него дома. В отличие от тебя мы сыты чудесными варениками, жаль, что не могу тебе их по телефону послать…

* * *

Утро я решила начать с посещения доктора Каменецкого. Впрочем, когда я пришла в центр, оказалось, что для решения моего вопроса мне не требуется беспокоить столь занятого человека. Когда я рассказала приветливой девушке-администратору, в чем суть моей просьбы, она легко откликнулась, соединив меня с богатырем Андреем. Через полчаса он обещал подъехать к центру, чтобы мы вместе отправились в Люблино. Идея навестить Ингу всем вместе уже давно крепла в моей голове. Для поднятия всеобщего духа, как мне казалось, нет ничего лучше встречи.

Андрюша, как все его называли, оказался действительно богатырем. Его детское лицо с ярким, как будто туберкулезным, румянцем излучало какое-то неиссякаемое добродушие, его настоящий возраст определить было почти невозможно. Очень детское выражение лица и мощное тело.

Девушка-администратор рассказала, что пять лет назад он был довольно успешным и подающим большие надежды спортсменом в греко-римской борьбе, но очередная, особенно неудачная черепно-мозговая травма – и необратимые изменения.

Речь так практически и не восстановилась, временами его мучают ужасные боли, но самое главное, необходимость уйти из спорта совершенно выбила у него почву из-под ног. И если бы ему пришлось оставить только спорт. Потеря следовала за потерей. Его отец, по чьему настоянию он пошел в большой спорт, узнав, что полное восстановление невозможно, развелся с его матерью, с которой они и так не жили вместе. Выбросив этих двоих за борт, как уже отработанный материал, и оставив их почти без средств к существованию (его мать почти всю жизнь не работала, и, естественно, не потому, что не хотела, просто отец был яростно против), взял себе другого воспитанника и стал ковать из него чемпиона, напрямую заявив жене и сыну, что они его сильно разочаровали.

Мать устроилась кассиром в супермаркет, Андрюша стал крепко выпивать. Выгнанные из собственной квартиры отцом, они вынуждены были снимать маленькую комнатушку в довольно криминальном районе ближнего Подмосковья. Спасались тем, что когда материнские смены заканчивались поздно, Андрюша ходил встречать мать к электричке. Как-то раз он не пришел, поскольку был крепко выпивши, матери пришлось возвращаться одной, на нее напали и убили.