Читать книгу "Жизнью смерть поправ - Геннадий Ананьев"

– Вперед! – негромко скомандовал Хохлачев. – Приготовить гранаты.

Подождал немного, пока передадут команду и бойцы приготовятся к броску, и тогда уже скомандовал:

– Давай!

Метнул гранату в ползущий по шоссе грузовик с солдатами и, вскочив, побежал, стреляя на ходу и все же успевал поглядывать на Марию и Андрея, бегущих рядом.

Горели машины, соскакивали с кузовов фашисты и встречали пограничников автоматными очередями, но остановить их не смогли – пограничники, стреляя в упор, пробивали себе путь между машинами. Мария тоже стреляла. Она даже видела, как падали немцы после ее очереди. На этот раз она делала все осознанно, все замечала, видела Андрея, Хохлачева, пограничников, бегущих рядом с нею и стрелявших почти без остановок. Потом, когда она станет вспоминать тот прорыв через шоссе, ее память будет воспроизводить все детали короткого броска сквозь плотную вражескую стену. Через многие годы она пронесет в памяти озлобленные лица дорогих ее сердцу парней, по ночам будет слышать их тяжелое дыхание, видеть, словно наяву, хлесткие удары прикладов о вражеские каски – она никогда не сможет забыть того, что пережила в короткое время броска через шоссе.

Вслед за Хохлачевым она перепрыгнула через кювет, пробежала несколько метров и вдруг почувствовала, что Андрей, который все время бежал сбоку, остановился. Она тоже резко остановилась, повернулась к Андрею и сразу даже удивилась, отчего он стоит неподвижно и смотрит на лес, до которого осталось всего пяток метров, а не бежит в этот лес, где спасение, где жизнь.

– Андрюша!

Андрей покачнулся, словно дрогнула под ним земля, и медленно осел в густую траву.

Мария, забыв обо всем на свете, встала перед ним на колени и начала поднимать его голову, лепеча сквозь слезы:

– Андрюша, родной, встань, встань…

Ее подхватил Хохлачев, она стала было вырываться, но тот прижал ее к себе так, что она не могла вздохнуть, и побежал. Несколько пограничников подхватили Барканова и понесли его в лес. На опушке осталось четверо бойцов с ручными пулеметами и автоматами. Без приказа. Чтобы задержать фашистов и дать возможность унести как можно дальше в лес раненого командира.

Долго бежали по лесу пограничники. Хохлачев нес Марию, бойцы, сменяя друг друга, – старшего лейтенанта. Бой на опушке постепенно стихал, и вскоре выстрелы смолкли. Значит, погибли боевые товарищи… Нет в живых еще четверых героев. А, может, кто-то из них догонит?

Впереди – овраг. Заросший, глухой. На дне – хрустальная змейка студеной воды.

– Подождем здесь остальных, – сказал Хохлачев, выбирая взглядом удобное для спуска место.

– Пустите меня, Денис Тимофеевич, – звенящим голосом попросила Мария. – Я Андрюше помогу.

Хохлачев поставил ее, она подошла к Андрею и, ойкнув по-бабьи, упала. Хохлачев вновь поднял ее и вместе с ней начал спускаться в овраг. В нем – безопасней. В густом кустарнике можно укрыть не только остатки всех застав, а целый отряд. В нем же можно похоронить и старшего лейтенанта пограничных войск Андрея Барканова…

Красноармейцы уже давно поняли, что их любимый начальник мертв, но продолжали нести его осторожно, словно боялись причинит ему боль. А Хохлачев, выбрав ровную сухую площадку, посадил возле молоденькой сосенки Марию и жестом показал бойцам место возле ее ног – они бережно опустили на землю своего командира и, сняв фуражки, постояли в молчании несколько минут, потом, так же молча, кто, достав из ножен финку, кто, отомкнув штык от винтовки, начали копать могилу.

– Жилягин, давай наверх. Пост наблюдения, – приказал Хохлачев.

Жилягин молча кивнул, отер о гимнастерку финку, вставил ее в ножны, взял автомат, подошел к Барканову и, опустившись на колени, поцеловал его в лоб. Вздохнув глубоко, сказал, словно обращаясь к живому:

– Земля вам, товарищ старший лейтенант, пусть будет пухом.

Мария слышала эти слова и с недоумением думала: «Какой пух? Какой?» Она сквозь пелену слез смотрела, не отрываясь, на обветренное, загоревшее, в черных ссадинах лицо Андрея, на его густые брови, загнутые вверх, как карнизы буддийских храмов, на непривычную щетину на щеках, словно все это видела впервые и хотела запомнить навсегда. А в голове метрономом билась страшная мысль: «Нет детей, нет мужа! Одна! Совсем одна!..»

Глава восьмая

Марута Озолис вбежала во двор Залгалисов и остановилась, удивленная: ставни закрыты, не дверях кладовых – замки.

«Уехали? Что тогда сени не закрыты? Да и отец говорит, что дома они».

Марута поднялась на крыльцо, решительно переступила порог и, немного привыкнув к полумраку узких длинных сеней, постучала пухлым кулачком в дверь.

– Тетя Паула, дядя Гунар, вы дома? Откройте.

Услышав приглушенный говор в комнате, еще больше удивилась: «Дома, а замкнулись», – постучала более настойчиво.

– Скорей, дядя Гунар. Откройте!

– Ты одна?

– Вилнис идет сюда. Вилнис и его дружки!

Щелкнула задвижка, дверь отворилась, и Марута оказалась в темной комнате, в которую пробивалась, как лезвие ножа, полоска света. Марута стояла у порога, не решаясь сделать шага вперед.

– Засвети лампу, Паула, – попросил жену Гунар, потом спросил: – Что заставило, соседка, тебя так спешить? Ты бежала?

– Да-да! От самого магазина! Вилнис там разоряется: это, мол, мой дом. Кричит: пришло мое время, теперь я рассчитаюсь кое с кем. Все, кричит, в ногах у меня ползать будете. А Залгалисы в первую очередь поплатятся. Сегодня же изведем детей начальника заставы. Это он, дескать, ограждал штыком власть голодранцев. Так и сказал. – Марута залилась горьким слезами и сквозь слезы причитала: – А когда-то меня сдобной булочкой называл. Говорил, никогда не насытится. Как он смел?! Он – Раагу, а не Курземниек! Пусть только тронет меня – по щекам отстегаю!

– Успокойся, доченька. Все идет, как должно идти. Я уже не один раз видел, когда люди становятся самими собой. Честный – честным, подлец – подлецом. Так всегда, когда Родине тяжело. В такое время трудно верить даже тому, с кем делил корку хлеба и последний кусок рыбы.

– Какой уж была Мария, – в тон ему заговорила Паула, – а трудно пришлось – и детей бросила. Легковую, видишь ли, машину ей подавай, да и только.

– Не будь легковерной, Паула, – прервал ее Гунар. – Я же тебе говорил: нет в нашем поселке ничего, кроме грузовиков. И она знала об этом. Да ты, что ли, забыла, какие слова говорил Эрземберг? Не ты ли чуть с перепугу не обделалась? Не ты ли над простреленным буфетом причитала? Вместе дырки конопатили. Ясно, Эрземберг приходил, чтобы детей выманить и убить их.

– А председатель правления тоже выманивать приезжал? Почему ты их ему не отдал? Он же хотел их увезти в Ригу.

– Может быть, Паула. Я не могу его ни в чем подозревать, но мы детей взяли у Марии с Андреем, им мы и должны их вернуть. Ты хочешь, чтобы в нас плевали честные рубаки? Залгалисы никогда не были подлецами.