Читать книгу "Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - Сергей Носов"

– Все, – ответил Долмат Фомич за всех, – все завидовали!

Одобрительный гул сопутствовал его высказыванию.

– Потому я и упомянула о том, – произнесла Зоя Константиновна, поправляя салфетку. – Если бы не они, не те два фактора, разве увлеклась бы я библиотрассографией?

– Разумеется, нет, – подал голос профессор Скворлыгин, наверняка уже знавший эту историю.

Они все ее знали. Один только я ничего не знал.

– Факторы? Какие факторы, поясните, пожалуйста.

Не я спрашивал, а кто-то другой, с другой стороны стола, но так, словно не ему пояснять следовало, а выходит, что мне, потому что, повернувшись именно ко мне вполоборота, Зоя Константиновна отчетливо пояснила:

– Придворность и небедность. Ставшие притчей во языцех благодаря роковому несоответствию реальной фамилии стихотворца его литературному псевдониму. Олег Николаевич, ясна ли вам идея моего выступления?

Черт. Она заставляла меня сосредоточиваться.

– Не совсем, – был мой ответ.

– Господа, под придворностью я разумею местожительство Демьяна Бедного – в московском Кремле – и близость к Сталину. Под небедностью – ту степень достатка, которая позволяла ему покупать редчайшие издания, письма и документы. По свидетельству современников, библиотека Демьяна Бедного была исполинской – несколько десятков тысяч книг, заметьте, речь идет о частной библиотеке!.. по слухам, все сто, и уж, во всяком случае, не менее тридцати!.. Значительная доля собрания хранилась в кремлевских апартаментах, другая – на подмосковной даче в поселке Мамонтовка с окнами в яблоневый сад, взращенный поэтом из мичуринских саженцев и раскинувшийся на бывшей футбольной площадке. Кроме того, небольшая библиотека Демьяна Бедного помещалась в принадлежащем ему вагоне, со ступенек которого он не однажды читал стихи во время своих агитационных поездок. Пожалуй, нет необходимости называть легендарные раритеты... И все же хочется вспомнить... «Мечты и звуки», Николай Некрасов! Автор, как вам известно, самолично уничтожил тираж, осталось лишь несколько экземпляров... Первое издание «Слова о полку Игореве» неизвестного автора, величайшая редкость!.. «Иллюстрированный альманах» за 1848 год, не поступавший в продажу!..

– «Двенадцать спящих бутошников, – подхватил Долмат Фомич. – Поучительная баллада Елистрата Фитюлькина», изъятая в 1832 году за насмехательство над полицией!..

– «Карманная книжка для в** к**...»!..

– Кто такие вэ ка? (Это не я спросил.)

Но – мне:

– Вольных каменщиков...

– Вольных каменщиков «...и для тех, которые не принадлежат к числу оных»...

– Запрещенная Екатериной II... – донеслось откуда-то справа.

– И, соответственно, уничтоженная!.. – откуда-то слева.

Я не успевал поворачиваться. Библиофилы входили в раж.

– А знаменитое «Житие Федора Васильевича Ушакова», которое он умыкнул у Смирнова-Сокольского?!

– А экземпляр не поступившего в продажу «Искусства брать взятки»?!

– А «Очерки развития прогрессивных идей в нашем обществе»?!

– В нашем обществе? – эхом отозвалось в моей голове.

– Скабичевского!

– Конфискованные по суду!

– «Описание вши»...

– «Пестрые сказки с красным словцом»...

– «Ганс Кюхельгартен»...

– «Сорок три способа завязывать галстух»...

– Галстук? – вырвалось у меня.

– Галстух, Олег Николаевич, галстух! – Зоя Константиновна закатила глаза, вспоминая. – Галстух математический, по-итальянски, по-ирландски, по-турецки...

– По-вальтер-скоттовски, – добавил профессор Скворлыгин.

– Бальный! Военный! – выкрикивали другие. – Троном любви!

– Меланхолический...

– Неглиже...

– Галстух спахалом...

И прочее. И прочее. И прочее.

Я искал Юлию глазами. Юлии за столом не было. Что-то со мной неладное происходило. Не мог же я опьянеть от одного фужера...

Я хотел встать, остановил Долмат Фомич пристальным взглядом. Он обращался ко мне, втолковывая:

– ...Необходимое для человека хорошего общества... Искусство составлять банты... Описание сорока трех фасонов завязывать галстух... Олег Николаевич, вы возражаете?

– Нет.

Его лицо подобрело.

– О том он написал поэму. Сатиру на старинный быт. Впрочем, коллеги, мы отвлеклись. Извините, Зоя Константиновна, мы вас внимательно слушаем.

Зоя Константиновна предложила выпить. Мы выпили за библиотеку Демьяна Бедного. Закусывали. Я резал ножом. Сосредоточенно. Очень сосредоточенно, сам чувствовал: чересчур, не в меру выпитого, так быть не должно. Так не бывает. Бывает не так. Я сосредотачивался на своей сосредоточенности: нож ускользал. Я мог сосредоточиться только на чем-то одном: или на ноже, или на своей сосредоточенности. Или на том, что говорили. Демьян Бедный был библиотаф. Библиотаф – это тот, кто не дает читать книги.

– А вы, Олег Николаевич, нет. Вы не библиотаф от слова «могила». Олег Николаевич даст.

– Долмату Фомичу дал Олег Николаевич. Нужную. Когда попросил.

– Спасибо, Олег Николаевич.

Пожалуйста. Дал. Дал. Дал.

Зачем я слушаю это?

Сталин брал книги читать. А Демьян давал неохотно. Демьян Бедный не давал никому, лишь Сталину. Сталин брал и читал. У него были жирные пальцы. Однажды ревнивый Демьян сказал про Сталина: «Он возвращает с пятнами на страницах». Могли б расстрелять. Уцелел. Но в опалу попал. Выгнали из Кремля. Исключили из партии. Отлучили от «Правды». Собрание книг досталось музею. Государственному. Литературному. Государственному литературному. Государственному литературному досталось музею.

Значит, все-таки они что-то подсыпали в вино. Значит, что-то подмешано.

– Когда я впервые прочла об этом, а я об этом прочла в «Огоньке»... в начале, помните, гласности (и перестройки), я так распереживалась, я так распереживалась, что спать не могла две ночи подряд. Сталин пятна оставил на них! Представляете, пятна! Я решила найти эти книги! Уникальные книги с уникальными пятнами... Это времени пятна. Пятна истории! Пятна истории, вам говорю!.. В те бессонные ночи в моем мозгу возникла новая дисциплина...

– Библиотрассография, – послышалось отовсюду, – библиотрассография...

– Да! – заставила вздрогнуть меня возбужденная Зоя. – Да! Но теперь я скажу, библиотрассография – вот название страсти моей к указанному предмету!

Я ел. За едой терял нить разговора. Помню, был помидор и что-то о том, как листала, листала, листала... Он не оставил реестра. Приходилось искать. Устанавливать – те ли, Бедного ли Демьяна? Тысячи книг. Капитальнейший труд.