Читать книгу "Мать - Максим Горький"

- Нет, нет! - заговорила она, отрицательно качая головой, -Не могу поверить. Они - за совесть.

- Про кого говоришь? - задумчиво спросил Рыбин.

- Про всех… про всех до единого, кого видела!

- Не туда глядишь, мать, гляди дальше! - сказал Рыбин,опустив голову.

- Те, которые близко подошли к нам, они, может, сами ничегоне знают. Они верят - так надо! А может - за ними другие есть, которым - лишьбы выгода была? Человек против себя зря не пойдет…

И, с тяжелым убеждением крестьянина, он прибавил:

- Никогда ничего хорошего от господ не будет!

- Что ты надумал? - спросила мать, снова охваченнаясомнением.

- Я? - Рыбин взглянул на нее, помолчал и повторил: - Отгоспод надо дальше. Вот.

Потом снова помолчал, угрюмый.

- Хотел я к парням пристегнуться, чтобы вместе с ними. Я вэто дело - гожусь, - знаю, что надо сказать людям. Вот. Ну, а теперь я уйду. Немогу я верить, должен уйти.

Он опустил голову, подумал.

- Пойду один по селам, по деревням. Буду бунтовать народ.Надо, чтобы сам народ взялся. Если он поймет - он пути себе откроет. Вот я ибуду стараться, чтобы понял - нет у него надежды, кроме себя самого, нетуразума, кроме своего. Так-то!

Ей стало жаль его, она почувствовала страх за этогочеловека. Всегда неприятный ей, теперь он как-то вдруг стал ближе; она тихосказала:

- Поймают тебя…

Рыбин посмотрел па нее и спокойно ответил:

- Поймают - выпустят. А я - опять…

- Сами же мужики свяжут. И будешь в тюрьме сидеть…

- Посижу - выйду. Опять пойду. А что до мужиков - разсвяжут, два, да и поймут, - не вязать надо меня, а - слушать. Я скажу им: «Вымне не верьте, вы только слушайте». А будут слушать - поверят!

Он говорил медленно, как бы ощупывая каждое слово, преждечем сказать его.

- Я тут, последнее время, много наглотался. Понял кое-что…

- Пропадешь, Михаиле Иванович! - грустно качая головой,молвила она.

Темными, глубокими глазами он смотрел на нее, спрашивая иожидая. Его крепкое тело нагнулось вперед, руки упирались в сиденье стула,смуглое лицо казалось бледным в черной раме бороды.

- А слыхала, как Христос про зерно сказал? Не умрешь - невоскреснешь в новом колосе. До смерти мне далеко. Я - хитрый!

Он завозился на стуле и не спеша встал.

- Пойду в трактир, посижу там на людях. Хохол что-то нейдет.Начал хлопотать?

- Да! - сказала мать улыбаясь.

- Так и надо. Ты ему скажи про меня. Они медленно пошлиплечо к плечу в кухню и, не глядя друг на друга, перекидывались краткимисловами.

- Ну, прощай!

- Прощай. Когда расчет берешь?..

- Взял.

- А когда уходишь?

- Завтра. Рано утром. Прощай!

Рыбин согнулся и неохотно, неуклюже вылез в сени. Мать сминуту стояла перед дверью, прислушиваясь к тяжелым шагам и сомнениям,разбуженным в ее груди. Потом тихо повернулась, прошла в комнату и, приподнявзанавеску, посмотрела в окно. За стеклом неподвижно стояла черная тьма.

«Ночью живу!» - подумала она.

Ей было жалко степенного мужика - он такой широкий, сильный.

Пришел Андрей, оживленный и веселый. Когда она рассказалаему о Рыбине, он воскликнул:

- Ну, и пускай ходит по деревням, звонит о правде, будитнарод. С нами трудно ему. У него в голове свои, мужицкие мысли выросли, нашим -тесно там…

- Вот - о господах говорил он, - есть тут что-то! -осторожно заметила мать. - Не обманули бы!

- Задевает? - смеясь, вскричал хохол. - Эх, ненько, деньги!Были бы они у нас! Мы еще все на чужой счет живем. Вот Никопай Ивановичполучает семьдесят пять рублей в месяц - нам пятьдесят отдает. Так же и другие.Да голодные студенты иной раз пришлют немного, собрав по копейкам. А господа,конечно, разные бывают. Одни - обманут, другие - отстанут, а с нами - самыелучшие пойдут…

Он хлопнул руками и крепко продолжал:

- До нашего праздника - орел не долетит, а все-таки вот мыпервого мая небольшой устроим! Весело будет!

Его оживление отталкивало тревогу, посеянную Рыбиным. Хохолходил по комнате, потирая рукой голову, и, глядя в пол, говорил:

- Знаете, иногда такое живет в сердце, - удивительное!Кажется, везде, куда ты ни придешь, - товарищи, все горят одним огнем, всевеселые, добрые, славные. Без слов друг друга понимают… Живут все хором, акаждое сердце поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут - льются в однуреку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.

Мать старалась не двигаться, чтобы не помешать ему, непрерывать его речи. Она слушала его всегда с большим вниманием, чем других, -он говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда неговорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частьюсвоего сердца, в его речах звучала сказка о будущем празднике для всех наземле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всехтоварищей его.

- А очнешься, - говорил хохол, встряхнув головой, -поглядишь кругом - холодно и грязно! Все устали, обозлились…

С глубокой печалью он продолжал:

- Обидно это, - а надо не верить человеку, надо бояться егои даже - ненавидеть! Двоится человек. Ты бы - только любить хотел, а как этоможно? Как простить человеку, если он диким зверем на тебя идет, не признает втебе живой души и дает пинки в человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не засебя нельзя, - я за себя все обиды снесу, - но потакать насильщикам не хочу, нехочу, чтобы на моей спине других бить учились.

Теперь глаза у него вспыхнули холодным огнем, он упрямонаклонил голову и говорил тверже:

- Я не должен прощать ничего вредного, хоть бы мне и невредило оно. Я - не один на земле! Сегодня я позволю себя обидеть и, может,только посмеюсь над обидой, не уколет она меня, - а завтра, испытав на мне своюсилу, обидчик пойдет с другого кожу снимать. И приходится на людей смотретьразно, приходится держать сердце строго, разбирать людей: это - свои, это -чужие. Справедливо - а не утешает!

Мать вспомнила почему-то офицера и Сашеньку. Вздыхая, онасказала:

- Уж какие хлебы из несеяной муки!..

- Тут и горе! - воскликнул хохол.

- Да-а! - сказала мать. В памяти ее теперь встала фигурамужа, угрюмая, тяжелая, точно большой камень, поросший мохом. Она представиласебе хохла мужем Наташи и сына женатым на Сашеньке.