Читать книгу "Французские дети не плюются едой. Секреты воспитания из Парижа - Памела Друкерман"

Фанни, издатель, мать двух малышей, рассказывает, что еще до того, как у нее появились дети, она услышала по радио интервью с известным французским актером. Говоря о вопросах воспитания, актер облек в слова ее мысли по поводу установления рамок.

— Он сказал: «Воспитание подразумевает жесткие границы, но внутри этих границ — свобода». Мне очень нравится это высказывание. В пределах установленных рамок ребенок чувствует себя спокойно. Он знает, что может делать все что хочет, но некоторые ограничения для него неизменны.

Почти все французы, которых я встречаю, говорят о себе как о «строгих родителях». Это вовсе не значит, что они постоянно третируют своих детей. Нет, это означает лишь то, что их решения непререкаемы в определенных ключевых моментах. Так и формируется структура ограничений.

— Я всегда немножко строга, — признается Фанни. — Есть некоторые правила, к которым нельзя относиться попустительски, — это сразу отбрасывает воспитание на два шага назад. Я крайне редко отступаю от основных правил.

Эти правила касаются еды, сна и просмотра телевизора.

— В остальном — пусть делает, что хочет, — говорит она о своей дочери Люси.

Но даже внутри установленных рамок Фанни пытается предоставить Люси свободу и выбор.

— Я запрещаю ей смотреть телевизор, но разрешаю смотреть фильмы на DVD. И она сама выбирает какие. И так во всех вопросах… Когда мы утром одеваемся, говорю ей: «Дома можешь одеваться как угодно. Хочешь летнюю рубашку зимой — пожалуйста. Но как одеться на улицу, решаю я». Пока этот метод работает. Посмотрим, что будет, когда ей исполнится тринадцать!

Смысл ограничений не в том, чтобы стеснить ребенка, а в том, чтобы создать предсказуемую и понятную среду.

— Рамки нужны, иначе ребенок ощущает себя потерянным, — говорит Фанни. — Они придают уверенность. Я не сомневаюсь в своих детях, и они это чувствуют.

Однако у наследия Руссо есть и темная сторона. Когда я веду Бин на первую прививку, то качаю ее на руках и заранее извиняюсь за боль, которую ей предстоит испытать. Но французский педиатр меня отчитывает:

— Не извиняйтесь перед ребенком. Всем приходится делать уколы. К чему извиняться?

Он как будто повторяет слова Руссо: «Если чрезмерной заботой оградить ребенка от всякого дискомфорта, его ждет большое несчастье». (Интересно, что думал Руссо о суппозиториях?)

Руссо не отличался сентиментальностью. Его задачей было вырастить достойных граждан из мягкого «теста». Сотни лет мыслители считали детей tabulae rasae — «чистой доской». В конце XIX века американский психолог и философ Уильям Джеймс высказал мысль о том, что для младенца мир — «огромное многокрасочное, многозвучное месиво». Вплоть до XX века считалось, что процесс осознания мира и своего присутствия в нем происходит у детей очень медленно.

Во Франции идея о том, что ребенок — «половина человека», продержалась до 1960-х годов. Мне приходилось встречать сорокалетних французов, которым в детстве не разрешали подавать голос за ужином, пока к ним не обращался взрослый. Считалось, что дети должны быть sage comme une image («тихими, как картинка») — эквивалент старой английской поговорки, согласно которой «детей должно быть видно, но не слышно».

Лишь в конце 1960-х такое представление о детях во Франции стало меняться. В марте 1968-го студенческая акция протеста в университете в Нантерре повлекла за собой серию бунтов по всей стране. Через два месяца 11 миллионов французских рабочих объявили забастовку, и президент Шарль де Голль распустил Национальное собрание. Хотя протестующие выдвигали вполне конкретные финансовые требования, на самом деле они добивались полного изменения образа жизни. Консервативное французское общество, в котором веками правили религия и мужчины, внезапно оказалось устаревшим. Идеалом бунтовщиков была личная свобода, которая могла бы дать женщинам возможность выбирать иную судьбу, смягчила бы жесткое классовое разграничение и обеспечила людям существование, которое не сводилось бы лишь к métro — boulot — dodo («метро-работа-сон»). В конце концов французское правительство подавило волнения, местами насильственно. Однако протесты оказали глубокое влияние на французское общество. (К примеру, сегодня Франция — одна из наименее религиозных стран Европы.)

Авторитарная модель воспитания также пострадала в результате событий 1968 года. Раз все равны, почему бы и детям не подавать голос за ужином? Чистый идеал Руссо — дети как «чистая доска» — больше не вписывался в новое эмансипированное французское общество. К тому же французы увлеклись психоанализом. И вдруг оказалось, что, затыкая рты детям, родители совершают ошибку в воспитании.

От детей по-прежнему требовали послушания и самоконтроля, однако постепенно, после 1968-го, самовыражение тоже стало поощряться. Молодые французские родители из моих знакомых теперь используют термин sage не только в значении «умеющий себя контролировать», но и «спокойно занятый своим делом». «Раньше говорили „тихий, как картинка“. Теперь — „спокойный и активный“», — поясняет французский психолог и писательница Марис Вайян, сама принадлежащая к «поколению 68-го».

В результате бунта поколений на сцену вышла Франсуаза Дольто, еще один титан французской философии воспитания. Французы, с которыми я общаюсь, — даже бездетные — поверить не могут, что американцы никогда не слышали о Дольто и лишь одна ее книга переведена на английский (сто лет назад, и с тех пор не переиздавалась). Во Франции имя Дольто известно всем и каждому, как в США некогда было на слуху имя доктора Бенджамина Спока.

В середине 1970-х Франсуаза Дольто была самым знаменитым французским педиатром и психоаналитиком. В 1976 году французская радиостанция запустила цикл ежедневных 20-минутных программ, в которых она отвечала на письма слушателей с вопросами о воспитании. «Никто и не думал, что программу ждет мгновенный и долгий успех», — вспоминал впоследствии Жак Прадель, ведущий, которому тогда было двадцать семь лет. По словам Праделя, мадам Дольто отвечала на вопросы с «проницательностью ясновидящей».

Когда я слушаю и смотрю записи передач того периода (сохранились и телевизионные версии), то понимаю, почему беспокойные родители так верили ей. Очки с толстыми стеклами, консервативные наряды — Франсуаза Дольто была похожа на мудрую бабушку. Как и ее американский коллега доктор Спок, она обладала даром любое свое утверждение — даже самое невероятное — представлять как в высшей степени здравомыслящее.

Идеи мадам Дольто о воспитании были необычайно радикальными и соответствовали духу нового времени. Она выступала за «эмансипацию младенцев», утверждая, что дети — рациональные существа, и даже новорожденные понимают язык сразу после появления на свет. Это предположение было интуитивным, почти мистическим, но обычные французы до сих пор верят в него. Как только я прочла ее книги, сразу все встало на свои места: множество любопытных утверждений, услышанных мной от французов, на самом деле принадлежат ей — например, что с младенцами необходимо обсуждать проблему сна.