Читать книгу "Вызов Запада и ответ России - Анатолий Уткин"

Происшедший во второй половине XVII века раскол русской церкви, освобождение ее от старой византийской традиции объективно подготовили Россию к более тесной встрече с Западом. Впервые на Руси люди западной ориентации обрели значительный вес. Ведущий западник Симеон Полоцкий стал воспитателем детей царя Алексея Михайловича — Федора, Софьи и Петра. Полоцкий сочинял поэмы, ставил пьесы, прославлял и олицетворял собой тот пафос красоты свершения, который неудержимо овладел его самым энергичным воспитанником — Петром.

Царь Петр, видимо, не смог бы осуществить столь крупный поворот к Западу, если бы тенденция восхищаться обозначившимся в русском сознании западным центром мира не была уже (хотя бы частично) подготовлена.

С.М. Соловьев с горечью пишет о том, что «тяжелое чувство собственных недостатков, сознание, что отстали, что у других лучше и надобно перенимать это лучшее, учиться, не покидало лучших русских людей… Сравнение и тяжелый опыт произвели свое действие, раздались страшные слова: «У других лучше», и не перестанут повторяться слова страшные, потому что они необходимо указывали на приближающееся время заимствований, учения, время духовного ига… Но цивилизация уже закинула свои сети на русских людей, приманивая их… Сильно чувствовалось, что отстали, сильно чувствовалось и громко говорилось, что надобно учиться». Лидером этого движения стал Посольский приказ (первое Министерство иностранных дел) под руководством двух первых российских западников — Ордина-Нащекина и Матвеева. Оба были известными собирателями библиотек, к ним первым стекались западные книги.

Разумеется, это касалось только чрезвычайно узкой полосы правящего класса. Тем важнее отметить, что в полтора десятилетия, предшествовавшие восшествию Петра на престол, вокруг царевны Софьи и ее фаворита Василия Голицына шла борьба уже не между «истинной верой и западной ересью», а между двумя типами восприятия западного опыта. Первый («южный») устремлен был на восприятие австро-польско-украинского опыта (как бы следующий за краткой вестернизацией Лжедмитрия). Второй тип наследовал еще более ранние «прототенденции», линию Бориса Годунова на утилизацию северноевропейского опыта и тяготел к Швеции, Северной Германии и даже Англии (куда, как говорилось выше, Годунов послал первых русских студентов). Первому типу восприятия Запада, в его воздействии на Москву, препятствовала одиозная католизация, антирусская политика Польши. В то же время второй тип знакомства с Западом с годами увеличивал свое влияние, ибо протестантизм как бы способствовал «деидеологизации» межгосударственных отношений. Его проникновение в Россию было более осторожным и не вызывало агонии православного сознания.

Петр Первый последовал скорее за Годуновым, чем за Лжедмитрием. Это было тем более логично, что Амстердам, Лондон, Стокгольм, Копенгаген и Кенигсберг стали к концу XVII века более впечатляющими столицами, чем Вена, Варшава, не говоря уже о Львове.

* * *

Нет сомнения в том, что мировые цивилизации развивались и до подъема Запада. Но возвышение Запада оказало воздействие на скорость развития, по существу вынудило остальные страны к ускоренному развитию. Россия 1480–1690 гг. была в силу исторических обстоятельств изолирована от Запада и отставала от него. Но она выработала свой психологический и культурный код. Зафиксированный, возможно, полнее всего в «Домострое», этот код очевидным образом служил прогрессу, способствовал, в частности, смягчению нравов, дошедших до пределов жесткости во времена монгольской неволи. Очевидным стал материальный прогресс. На Руси появились каменные строения, началось масштабное освоение рек как главных артерий внутреннего сообщения, монастыри стали хранителями духовного опыта, стали распространяться книги. Россия сумела на своих огромных пространствах создать оригинальную, яркую, устойчивую цивилизацию. Отрицать наличие внутренних сил здесь невозможно — иначе не понять, как за сто лет можно освоить земли от Урала до Америки. Но опыт, даже общенациональный, был при этом усеченным, односторонним, оторванным от мирового уровня, а значит и уязвимым. Уязвимость такого рода продемонстрировали Индия и Китай. От факта западного лидерства уже невозможно было никуда уйти. Изоляционизм не был адекватным ответом. Конечно, в Архангельске в 1547 г. английских послов ждали не индейцы, готовые менять свои земли на бусы, а северные поморы, наследники Новгорода, потомки ратников, остановившие на Чудском озере орден меченосцев. Эти поморы уже ходили на Шпицберген, а их потомки позже дошли до Тихого океана. Но нельзя не учесть и того, что в это время на Западе уже были Оксфорд и Сорбонна, а допетровская Русь значительно отставала от Запада по своим цивилизационным критериям: развитию науки, искусства, промышленности, общественных отношений и пр. Можно искать «особый лад» русского народа, но невозможно возразить против очевидного отставания допетровской Руси от Европы наступающего века Просвещения.

Лучшие умы российской историографии соглашаются, что к концу семнадцатого века представление о том, что Россия отстает от Запада, распространилось весьма широко. Оно становилось частью национального самосознания. Гордый С.М. Соловьев признает это, возможно, убедительнее других русских историков: «Сознание экономической несостоятельности, ведшее необходимо к повороту в истории, было тесно соединено с сознанием нравственной несостоятельности. Русский народ не мог оставаться в китайском созерцании собственных совершенств, в китайской уверенности, что он выше всех народов на свете. Уже по самому географическому положению своей страны: океаны не отделяли его от западных европейских народов. Побуждаемый силою обстоятельств, он должен был сначала уходить с запада на восток: но как скоро успел усилиться, заложить государство, так должен был необходимо столкнуться с западными соседями, и столкновение это было очень поучительно. А в то самое время, в то самое царствование, когда Восток, восточные соседи русского народа оказались совершенно бессильными пред Москвою, когда покорены были три татарских царства и пошли русские люди беспрепятственно по Северной Азии вплоть до Восточного океана, — в то самое царствование на западе страшные неудачи, на западе борьба оканчивается тем, что Россия должна уступить и свои земли врагу. Стало очевидно, что во сколько восточные соседи слабее России, во столько западные сильнее. Это убеждение, подрывая китайский взгляд на собственное превосходство, естественно и необходимо порождало в живом народе стремление сблизиться с теми народами, которые показали свое превосходство, позаимствовать от них то, в чем они являлись сильнее; сильнее западные народы оказывались своим знанием, искусством и потому надобно было у них выучиться».

Возможно, первые предупреждения о возможности скоординированного наступления Запада на Россию поступили от российского посла в Польше Тяпкина. Посол писал царю о «дивных замыслах французской фракции: французский король хлопочет о мире поляков с турками, чтоб можно было французские и польские войска обратить против цесаря и Пруссии; победивши цесарцев и пруссаков, обратиться вместе со шведами на Московское государство. Победивши Москву, все католические государи пойдут на Турцию, не соединяясь с православными государями, чтоб народы греческого православия обратились к римской церкви». Тяпкин неоднократно предупреждал об опасности союза поляков со шведами, поддерживаемого из Западной Европы Францией.