Читать книгу "Жизнь нежна - Галина Владимировна Романова"

Да ее каждый второй ненавидеть мог — эту женщину. Она уже через пять минут после первого знакомства казалась вздорной, капризной, старательно завоевывающей внимание, это бабы так про нее шептались по углам. Но Панов-то знал, что Зойка палец о палец не ударяла, чтобы завоевать чье-то внимание. Оно и так целиком и полностью принадлежало ей — и внимание мужчин, и внимание женщин. Все взгляды неотступно следовали за ней. Все замечали, как она заразительно и вместе с тем до неприличия возбуждающе смеется — это снова бабы. Как идет, призывно виляя бедрами — это опять они же. А по его мнению, так ходить никто больше не мог.

Она раздражала, возбуждала, она травила, дразнила…

Кому из женщин или возможных соперников Алексея Хаустова и Антона Панова это могло понравиться? Да никому. Вот и скрипели втихаря зубами, вот и ненавидели.

Кто?! Кто мог ударить ее по голове тупым металлическим предметом с такой силой? А потом еще и еще раз. Следователи сказали, что в черепе три вмятины. Вот кто — то надрывался, да! Потом, мало этого, сбросили ее в яму, подкатили бетономешалку и, нажав кнопку, вывалили бетон на еще теплое тело. Такое красивое и для многих вожделенное тело, что…

Панов вдруг почувствовал, как к горлу подкатил горький комок. Это от никотина, подумал он слишком поспешно, чтобы постараться списать эту горечь на внезапную слабость. Это от него, проклятого, ведь четвертая сигарета уже. Курит почти без остановки. Отсюда и удушье горькое, и глаза пощипывает.

Нет, ну не из-за Зойки же его так разобрало, в самом деле! Три года уже прошло. Все, что было, давно быльем поросло. И у него теперь есть Полина, которую он просто обожает. Вот если бы Полины не было в его жизни, тогда бы он, может, и признался потихоньку сам себе, что очень ему Зойку жалко. Очень!!

Проще было считать ее мерзавкой, постепенно вытесняя мысли о ней из головы и забывая постепенно.

Ведь чего только не плели тогда, не захочешь — поверишь и забудешь потом, как сон страшный!

И мужа она своего зарезала, ведь на ноже только ее отпечатки пальцев были обнаружены. И ограбила она его после этого, поскольку деньги из дома исчезли, а она с кейсом убежала. И паспорт она себе на другое имя и фамилию загодя будто бы сделала. Вроде бы милиция, выйдя на одного такого умельца, нашла у него копию ее документов. И он, кажется, признался, что эта женщина полгода назад сделала у него ксиву.

А теперь, когда Панов узнал, что она в один день с Алексеем погибла, то ему не то, что сделалось не по себе — ему сделалось по-настоящему жутко.

И Зойку жалко сделалось, пускай с запозданием в три года, но жалко. И себя жаль, ведь влип он, еще как влип!

А что она Алексея не убивала, Панов был в этом практически уверен. Что не грабила, он точно знал.

Когда и как, интересно, она смогла бы убить своего мужа? В пять вечера Леша звонил ему и хвастался предстоящим отдыхом. Это он, козел, нарочно его травил, нарочно. Но раз хвастался, значит, был жив. Потом Панов позвонил Зойке и уговаривал ее встретиться с ним перед отъездом. Она тоже была в настроении и говорила с ним…

Черт! А ведь точно! Она говорила с ним из аптеки. Она еще начала с кем-то переговариваться, он спросил, что такое, а она ответила, что спустилась в аптеку купить кое-что в дорогу. Аптека на первом этаже их дома расположена. Если учесть, что после разговора с ним она еще делала покупки, потом поднялась к себе, уговорила Алексея отпустить ее в фирму отвезти кейс, потом поймала такси, доехала…

Да она уже около шести в фирме была, елки-палки! Как она могла успеть убить своего мужа? Убить хладнокровно, затем вымыть руки, спокойно выйти из дома, поймать такси, доехать до фирмы и любить его потом.

Она ни черта не смогла бы быть такой искренней и обжигающей после того, как только что убила кого-то. Тем более Лешу своего!

Она, между прочим, очень берегла его. Никому никогда не позволяла говорить о нем нехорошо, сама никогда не делала ему больно — измена не в счет. Вечно над ним сюсюкала, мяукала, пылинки сдувала, на руке висла.

Панову было выгодно думать тогда, что Зоя притворяется. И однажды он даже похвалил ее за великолепное актерское мастерство. Не знай, мол, он ее в постели, решил бы, что она любит Алексея. Что, думаете, она ответила — эта обворожительная стерва? Заледенела вся, отодвинулась, и треснувшим, так непохожим на ее, голосом говорит:

— Леша — единственный мужчина, которого я люблю по-настоящему. И я его никогда ни на кого не променяю.

— Изменяю, но не променяю, — прогнусавил тогда Панов, уязвленный очень сильно.

И тут же получил по физиономии. И почти месяц потом прощения вымаливал. Зоя ведь не хотела с ним встречаться, улыбалась вежливо и холодно, и никаких подач не принимала, и на звонки не отвечала. А когда дала согласие наконец на встречу, то предупредила:

— Еще одно неосторожное замечание про Алексея, и я тебя больше не знаю!

Панов тут, помнится, разошелся, начал беситься, замуж ее звать. Но Зоя лишь отрицательно головой качала.

Так вот, это он к чему? Это он к тому, что Лешку она по-своему любила, дорожила им и убить его ни за что бы не смогла.

До свидания с Пановым не убивала, он бы заметил перемену в ней — точно.

А после свидания с ним она уже не смогла бы убить Алексея, потому что уже не возвращалась домой, ее убили и похоронили под слоем бетона. И никогда бы ее никто не нашел там, не приди в негодность труба и не начни ледяная вода сочиться наружу.

Ох, беда, беда! Ох, Зойка, что же такого ты натворила, или увидела что, кому попалась не в том месте не в то время? А что, если?..

От внезапной догадки, которая никогда прежде не посещала его, у Панова вполне ощутимо шевельнулись на макушке волосы.

А что, если после него Зойка встречалась с кем-то еще? Что, если потом не в одном его кабинете громыхала мебель и летели бумаги на пол со стола? Она же была ненасытной, алчной до любви — эта шикарная баба с непристойно зовущим взглядом. С чего он решил, что был единственным у нее любовником? Мог ведь быть кто-то еще. Кто-то, кого она любила так же страстно, и от кого потом могла так же отодвинуться, отгородиться прохладной вежливостью. Это он — Панов — был терпеливым. Он ждал и канючил, названивая ей постоянно. Ждал и канючил. А у кого-то нервы могли оказаться и не железными. Кто-то, проследив за ними, мог подстеречь ее возле той злополучной ямы и…

Господи, ты боже же мой!! А ведь если так оно и было, то тот человек видел и Панова! И он, разумеется, стал свидетелем их свидания! Целых двадцать минут — десяти, оговоренных Зойкой, не хватило — этот человек сидел в машине или в своем кабинете, ждал завершения их встречи, а после отъезда Панова подождал Зою и убил ее.

Панов ведь первым уехал, потому что торопился к Терехову на юбилей. А Зоя осталась подбирать бумаги с пола. Сказала, что все подберет и дверь кабинета захлопнет. А может, она нарочно осталась? Может, после него жаждала встречи с кем-то еще?