Читать книгу "Блудная дочь - Лайза Джексон"

Когда Нейв скрылся из виду, Шелби поспешила в дом – в кабинет отца. Много лет назад судья приучил ее не входить сюда без спросу, но теперь ей было наплевать на прежние правила.

Судья Коул сидел за столом, развалившись в кресле и закинув на край стола ноги в ковбойских сапогах; он разговаривал по телефону.

– Неважно! Продай остальных двухлеток, если понадобится, но... – Заметив, что в дверях стоит дочь, он буркнул: – Я перезвоню, – и бросил трубку. —Присаживайся. – Судья указал Шелби на мягкую, обитую кожей кушетку по ту сторону стола и, скрестив руки на груди, сухо поинтересовался: – Хочешь что-то сказать?

– Я понимаю, что бьюсь головой о стену, – заговорила Шелби, – но все-таки хочу дать тебе еще один шанс. Пожалуйста, облегчи жизнь себе и мне. Расскажи все, что знаешь об Элизабет.

– Я все рассказал.

– Где доктор Причарт?

– Ушел на пенсию. Последнее, что я о нем слышал, – удил рыбу где-то во Флориде и подыскивал местечко, чтобы обосноваться там насовсем. Сама знаешь, он всегда мечтал жить в тропиках.

– И он не сказал тебе, кому передал Элизабет?

– Нет, – твердо ответил судья.

– Но ты и не спрашивал, верно?

– По-моему, все это мы уже обсуждали, – вздохнув, произнес судья. – Пора забыть о прошлом, Шелби, и жить дальше. Ты слышала, я разговаривал с управляющим о продаже скота? Так вот, это прямо тебя касается. Я составляю завещание, и, раз уж ты здесь, ты должна знать, о чем там говорится.

– Что? Не говори глупостей, отец! Ты еще сто лет проживешь! И думать не хочу о завещании!

– Но подумать придется, детка, – тихо ответил судья, – я ведь не вечен. – Он открыл ящик стола. – Где-то у меня была копия.

– Не надо! Даже смотреть не хочу!

– Черт, куда же она запропастилась? Ладно, неважно. Знаешь, я хочу позаботиться о некоторых людях – одни на меня работали, другие помогали мне победить на выборах. Еще есть несколько благотворительных фондов в память твоей матери. Черт возьми, да где же она? – Вздохнув, он захлопнул ящик. – Короче говоря, все остальное получаешь ты. Думаю, ты ожидала чего-то подобного – как бы там ни было, ты моя единственная дочь; так вот, теперь ты знаешь точно.

– Мне это неважно, я не хочу об этом слушать.

– Просто выслушай меня, хорошо? – Ей все-таки удалось его зацепить: загорелое лицо и шея побагровели, наливаясь гневом. – Я не хочу, чтобы ты продавала дом, или земли, или... – Холодный взгляд его встретился с ее взглядом. – В завещании сказано, что ты должна жить здесь.

– Что? Папа, что на тебя нашло? – воскликнула Шелби и осеклась, увидев, как просияло его лицо оттого, что впервые за десять лет она назвала его папой.

– Просто полагаю, что ты должна об этом знать.

– Но в Сиэтле у меня своя жизнь.

– Муж?

– Нет, мужа нет.

– Приятель?

– М-м... сейчас нет.

Эти десять лет она, конечно, не прожила монахиней; было и несколько серьезных романов, но последний ее друг переехал в Сан-Франциско, и вот уже несколько месяцев она была свободна.

– Вот видишь. Даже собаки или кошки нет?

– Но у меня там работа, друзья...

– Работать ты можешь и здесь, коли хочешь. У меня денег довольно, чтобы ты могла заниматься всем, что тебе нравится. Друзья у тебя есть и здесь, а захочешь, сможешь завести новых. Не обязательно в Бэд-Лаке – в Сан-Антонио или в Далласе. – Холодные глаза его чуть потеплели. – Знаешь, Шелби, меня тут приглашают на благотворительный банкет в Галвестоне – так вот, мне хотелось бы, чтобы ты поехала со мной. Я представлю тебя своим знакомым. Знаешь, там будет немало мужчин твоего возраста – все вполне приличные люди, и многие из них богаты.

Шелби почувствовала, как во рту собирается горечь.

– Я здесь долго не задержусь, – отрезала она. – Найду Элизабет и уеду.

Судья вздохнул и устремил взгляд в стену.

– Не говори так, девочка моя. Знаю, я совершил немало ошибок. Думаешь, легко мужчине растить ребенка в одиночку? Но я скучал по тебе, милая. Господи, как же я по тебе скучал!

Он моргнул и поспешно отвел глаза. «Что такое, – подумала Шелби. – Неужели собирается заплакать?»

– Знаешь, Шелби, ты – вылитая мать. Видит бог, как мне ее не хватает. Конечно, я был не лучшим на свете мужем, и уж точно не лучшим отцом, но бог мне свидетель, твою мать я любил, как ни одну женщину на свете. А ты знаешь, Шелби, ты всегда была мне бесконечно дорога. Даже тогда, когда бунтовала и твердила, что меня ненавидишь. Можешь верить или не верить, но это так.

Шелби готова была смягчиться, но потом спохватилась и напомнила себе о том, сколько раз отец ей лгал – и продолжает лгать. О том, сколько темных секретов хранится в четырех стенах особняка Коулов. Сколько грязных сплетен ходит по городу о ее семье – и сколько из них вполне могут быть правдой.

Она подошла к столу вплотную, положила руку на сжатый кулак судьи с выступающими костяшками.

– Я приехала, чтобы найти дочь. И надеялась, что ты мне поможешь. Вот и все.

Сдерживая волнение, она поспешно вышла в холл. Проходя мимо зеркала в лакированной раме, не удержалась, чтобы не покоситься на свое отражение, и заметила, что глаза у нее покраснели, а веки набухли от непролитых слез.

«Нельзя раскисать», – приказала себе Шелби. Отцу только этого и надо – чтобы она размякла, расчувствовалась и бросила свои поиски. Ну нет, не дождется!

Она взбежала по лестнице к себе наверх, рассчитывая позвонить в Сиэтл, а затем поискать в Интернете сыщика, с которым связался Нейв; но на верхней площадке взор ее упал на семейный портрет, написанный за несколько месяцев до смерти матери, когда Шелби было всего четыре года – и броня ее треснула.

Господи боже, она почти не помнит женщину, которая подарила ей жизнь!

Нет, сейчас ее преследовали воспоминания из иного времени. С самого возвращения домой они не давали ей покоя – живые, яркие, накрепко сплетенные с болью.

Не в силах больше сдерживать слезы, Шелби вбежала в спальню и рухнула на широкую кровать под королевским балдахином. На этой кровати она плакала в минуты одиночества, горюя о матери. На ней мечтала о мятежном парне с индейской кровью в жилах, сладко растревожившем ее душу и тело. На ней лежала, обхватив себя руками и проливая беззвучные слезы боли, страха и унижения. Ей было семнадцать лет, и казалось, что жизнь кончена.

– Не надо, Шелби! Пожалуйста, не надо! – молила она себя, сама толком не понимая, о чем просит.

Но было поздно. Воспоминания хлынули потоком – не удержать! Она снова видела себя такой, какой была десять лет назад – наивной, безрассудно отважной, не знающей и не желающей знать, как жестока и несправедлива бывает жизнь.