Читать книгу "Будда из пригорода - Ганиф Курейши"

— Онанист, — уныло сказали вслед мальчишки, подавленные красотой зрелища. — Онанист чертов.

Мы возвращались домой, к своим мамочкам, фрикаделькам, картофельным чипсам и томатному соусу, возвращались, чтобы зубрить французские глаголы и готовится к завтрашнему футбольному матчу. Но Чарли… Чарли будет с музыкантами. В час ночи приедет в клуб. Пожмет руку Эндрю Луг Олдэму.

Но сейчас, по крайней мере, в моем распоряжении Хелен.

— Прости за то, что с тобой случилось, когда ты ко мне заходил, сказала она. — Он обычно такой дружелюбный.

— Ну, отцы часто злятся, и все такое.

— Нет, я о собаке. Я не одобряю чисто телесную любовь, а ты?

— Слушай, — сказал я, резко оборачиваясь и следуя полученному однажды от Чарли совету поведения с женщинами: держи — не отпускай, но спуску не давай. — Я иду на автобус. Не собираюсь весь день торчать перед школой и выслушивать остроты в свой адрес, как баба-дура. Ты кого-то ждешь?

— Тебя, дурачок.

— Ты пришла специально ради меня?

— Ну да. Ты сегодня занят?

— Нет, конечно, нет.

— Тогда побудь со мной, ладно?

— Отлично.

Она взяла меня под руку, и мы продефилировали мимо пялившихся вовсю ребят. Она сказала, что собирается убежать в Сан-Франциско. Родители её унижают и достают, а в школе только голову забивают бесполезной чепухой. По всему Западу прокатилась волна освободительного движения и альтернативного образа жизни — крестовый поход детей никогда не принимал такого масштаба а Волосатая Спина не позволяет ей приходить домой позже одиннадцати. Я сказал, что крестовый поход детей уже провалился, у всех наступила передозировка, но она не слушала. Я её не винил. До нас новшества доходят с большим опозданием, когда остальной мир уже успел ими переболеть. Но мне откровенно не нравилась мысль, что она сбежит, во многом потому, что сам я останусь. Чарли себя нашел, Хелен готовилась к побегу, а я что? Мне-то что делать?

Я поднял глаза и заметил спешащую ко мне Джамилу в черной футболке и белых шортах. Я и забыл, что мы договорились встретиться. Последние несколько метров она преодолела бегом, и теперь запыхалась, но скорее от волнения, чем от усталости. Я представил её Хелен. Джамила едва взглянула на нее, но Хелен продолжала держать меня под руку.

— Анвару все хуже и хуже, — сказала Джамила. — Он не сдается.

— Оставить вас вдвоем? — спросила Хелен.

Я поспешил сказать «нет» и спросил Джамилу, можно ли ввести Хелен в курс дела.

— Да, если у тебя есть желание подвергнуть осмеянию наши культурные традиции, а наш народ представить как старомодный, экстремистски настроенный и тупоголовый.

Так что я рассказал Хелен о голодовке протеста. Джамила сдобрила мой рассказ пикантными подробностями и поведала о последних событиях. Анвар не отступал ни на йоту, не проглотил ни крошки печенья, не выпил ни грамма воды, не выкурил ни единой сигареты. Или повиновение Джамилы, или смерть в муках, когда все органы постепенно отказывают. А если его поместят в больницу, он будет делать это снова и снова, пока его семья не сдастся.

Начался дождь, и мы втроем укрылись под навесом автобусной остановки. Хелен слушала терпеливо и внимательно, держа меня за руку, как бы утешая. Джамила сказала:

— Я постановила для себя, что сегодня в полночь приму какое-нибудь решение. Больше тянуть невозможно.

Каждый раз, как мы поднимали вопрос о её побеге и о том, как достать денег на пропитание, она говорила:

— А как же мама?

Что бы ни предприняла Джамила, Анвар будет обвинять во всем Джиту. Для Джиты наступит сущий ад, а ей сбежать некуда. У меня возникла гениальная мысль: они должны бежать вместе, но Джита никогда не бросит Анвара, индийские жены так не поступают. Так мы и ходили вокруг да около, пока Хелен не пришла в голову блестящая идея:

— Пойдем и спросим твоего отца, — сказала она. — Он человек мудрый, высокодуховный, и…

— Шарлатан он, — сказала Джамила.

— Давайте по крайней мере попытаемся, — ответила на это Хелен.

И мы отправились к нам.

Мама сидела в гостиной и рисовала, из-под ночной рубашки торчали её белые, почти прозрачные ноги. Она быстро захлопнула альбом и сунула его за кресло. Я видел, как она устала, отработав целый день в обувном магазине. Каждый день собираюсь спросить её «Как дела на работе?», но не могу заставить себя произнести такую идиотскую фразу. Так что обсудить ей это совершенно не с кем. Джамила села на стул и уставилась в пространство, предоставив остальным обсуждать попытку самоубийства её отца.

Хелен отнюдь не разрядила обстановку и не посодействовала восстановлению мира на земле, сказав, что присутствовала на папином выступлении в Чизлхерсте.

— Меня там не было, — буркнула мама.

— Ой, как жаль. Оно было таким проникновенным. — Вид у мамы был страдальческий, но Хелен это не остановило: — Таким освобождающим. Из-за него мне сразу захотелось уехать жить в Сан-Франциско.

— Мне из-за него тоже хочется уехать жить в Сан-Франциско, — сказала мама.

— Значит, вы, наверное, постигли все, чему он учит. Вы буддистка?

Это был разговор двух глухих. Они говорили о буддизме в Чизлхерсте, о галлюцинациях, об освобождении и празднике. Между тем для мамы картины Второй Мировой войны до сих пор были реальностью. Она часто рассказывала мне о ночных воздушных налетах, о своих родителях, измученными бомбежками и пожарами, о домах на знакомых улицах, в мгновение ока превращавшихся в руины, о внезапно погибающих людях и письмах от сыновей, без вести пропавших на фронте. А что мы знали о господстве зла и возможностях уничтожения рода людского? Я, по существу, знал о войне только по квадратному бомбоубежищу с толстыми стенами в конце сада, которое, будучи ребенком, считал своим собственным домом. В нем до сих пор, с 1943 года, стояли банки с вареньем и шаткие двухъярусные кровати.

— Нам просто говорить о любви, — сказал я Хелен. — А как насчет войны?

Джамила раздраженно вскочила.

— Ну причем тут война-то, Карим?

— Это важно, это…

— Ты идиот. Прошу вас… — она умоляюще взглянула на маму. — Мы пришли по делу. Чего мы ждем? Нам нужна консультация.

Мама сказала, изучая стену:

— Его консультация?

Джамила кивнула и стала грызть ногти. Мама горько засмеялась.

— Да он даже в себе разобраться не может.

— Это Карим предложил, — сказала Джамила и выскочила из комнаты.

— Не смеши ты меня, — сказала мне мама. — Что ты над ней издеваешься? Почему бы тебе не сделать что-нибудь полезное, убрать на кухне, например? Или учебники почитать? Что угодно, лишь бы это тебя куда-нибудь привело!

— Не впадай в истерику, — сказал я маме.