Читать книгу "Книга ночей - Сильви Жермен"

Странное дело — после стольких лет прочного забвения отец стал часто вспоминаться ему. Истекло время отречения, и память, вступив в свои права, оказалась такой же щедрой на образы, как волшебный фонарь. Виктор-Фландрен вновь видел перед собой отцовское лицо, изуродованное уланской саблей, тоненькую, бешено пульсирующую пленку на голове. Ему даже привиделось лицо молодого всадника с тонкими пшеничными, закрученными кверху усиками и пугающе-безразличной улыбкой. Может, он и по сю пору жив; может, и у него есть сыновья, породившие, в свой черед, своих сыновей с такими же усами и такой же отвратительной улыбкой; может, все они вооружены саблями и готовы повторить подвиг своего деда. Направленный против его собственных сыновей. Его плоти и крови.

3

Похоже, германский улан народил великое множество сыновей и еще больше внуков — неисчислимые их орды перешли границу и хлынули в страну, угрожая на сей раз всю ее превратить в один гигантский Седан. Они сменили яркое военное облачение своих дедов на узкие серые мундиры и победоносно шли вперед, гоня перед собою перепуганное людское стадо, спешно покидавшее объятые пламенем города.

Это было поистине апокалипсическое зрелище — нескончаемые толпы беженцев вперемежку со скотом, в самый разгар лета заполонившие огромную равнину. Их ряды росли с невиданной быстротой, ибо страшные рассказы о пережитом кошмаре ввергали в панику и бегство всех, кого они встречали на своем пути. Судя по этим рассказам, смерть входила в каждый город вместе с серыми всадниками. Льеж, Намюр, Лувен, Брюссель, Анден — эти названия теперь говорили не о древних камнях, улицах, площадях, фонтанах и рынках, но лишь о пепелищах и крови.

И снова Черноземье, грубо вырванное из покоя и забвения, очутилось на авансцене Истории, охваченной пожаром войны. По ночам с Верхней Фермы можно было уже различить зловещее зарево на горизонте, словно там метались сполохи какого-то фантастического, нежданного рассвета.

Время, обезумев, пустилось вскачь, дни и ночи безнадежно смешались, отсчитывая как попало, в сумасшедшем ураганном ритме, часы и минуты. Но на самом деле жизнь застыла в одном непреходящем мгновении — страшном последнем миге, безжалостно обрекающем на смерть сотни и тысячи солдат, едва достигших возраста мужчины.

Разумеется, в такие времена нужно было приноравливать к этому бешеному ритму все, начиная с любви. И Матюрен быстро освоил искусство побеждать — которое ему вскоре предстояло демонстрировать на пресловутом поле чести, — заваливая то одну, то другую подружку в густую люцерну или рожь на куда более скромном сельском поле. Одна из этих девушек, пригожая синеглазая брюнетка, сумела обуздать его любовный пыл и прочно привязала к себе. Звали ее Ортанс Рувье, она жила в Монлеруа, и ее шестнадцатилетние упругие груди оставляли нестираемый отпечаток на касавшихся их мужских ладонях.

Всякий раз, простившись с Ортанс, Матюрен еще долго ощущал в руках жар и дивную тяжесть этих округлых плодов, а во рту, горящем от поцелуев, вкус ее губ. Бывали вечера, когда он отказывался от ужина, лишь бы сохранить этот вкус на всю ночь, и засыпал, уткнувшись лицом в ладони и млея от сладостной боли во всем теле, изнуренном и полнотою наслаждения и новой жаждой.

Огюстен же сразу и бесповоротно увлекся такой же мягкой, мечтательной девушкой, как он сам, на пять лет старше себя, она жила в Черноземье, в так называемом Вдовьем доме, стоявшем на околице деревни. И действительно, в доме этом обитали пять женщин, у которых война, болезнь или несчастный случай отняли мужей. Жюльетта была шестой, но она еще не состояла в браке, и вовсе не потому, что не отличалась красотой, — просто смерть беспощадно поражала каждого мужчину в их семье, и, в конце концов, в деревне сложилось мнение, что на этих женщинах, всегда одетых в черное, лежит какое-то таинственное проклятие. Их дед совсем молодым погиб в битве при Фрешвиллере; отец, также еще не старый, разбился насмерть, упав с крыши, куда полез сбросить ветку дуба, отломанную грозой. Дядя — тот умер в довольно пожилом возрасте, упав с гораздо меньшей высоты — высоты собственного роста, сраженный апоплексическим ударом. Брат падать не стал, более того, — вероятно, желая раз и навсегда избавить себя от опасности падения, он в один прекрасный день взял да повесился в сарае, без всякой видимой причины. Старшая сестра Жюльетты, тем не менее, рискнула выйти замуж, однако не замедлила пополнить собою вдовий клан: ее муж погиб на охоте от нечаянного выстрела. В результате Жюльетта прониклась отвращением к браку еще до того, как настало время думать о нем, и так же, как ее брат повесился, чтобы не упасть, она замкнулась в стойком одиночестве, чтобы избежать страданий от другого одиночества, еще более тягостного и звавшегося вдовством. Но вот явился Огюстен, подверг осаде эту крепость, и жажда счастья быстро вытеснила страх проклятия.

Маршал Жоффр провозгласил: «Победа теперь заключена в ногах пехоты!» Однако победа заставляла себя ждать с таким убийственным кокетством, что пехота попросту оставалась без ног. Тогда было решено ускорить призыв молодых рекрутов, и семнадцатилетним пришлось досрочно пополнять ряды их старших товарищей на фронте. Увы, Матюрен и Огюстен, которых касался этот ранний призыв, никак не могли на него откликнуться: еще не успев повоевать, они стали военнопленными.

Видимо, внуки германского улана отличались превосходными ногами, которые занесли их очень далеко в глубь французских земель; они прорвали и отодвинули вперед границу, которую теперь обозначал буйный, незатухающий шквал огня. И этот огонь с ненасытным аппетитом пожирал города и селения, леса, поля и дороги. Вся местность превратилась в одно гигантское пепелище; казалось, на этой выжженной дотла, черной равнине больше никогда не взойдет ни один росток. Адский плуг войны распахал поля рваными, зияющими, как раны, бороздами, засеянными лишь одним — человеческими останками.

Черноземье стало зоной, отсеченной от страны, выброшенной за пределы времени и мира, военной зоной в самой гуще сражений, в которых Матюрен и Огюстен даже не смогли принять участие. Враг, полонивший эту землю, озаботился выслать далеко, в глубь собственной территории, всех мужчин призывного возраста, захваченных в этом огненном кольце. Таким образом, Огюстену и Матюрену, которые уже готовились идти на фронт, приходилось отправляться совсем в другую сторону. Война одним ударом безжалостно раздавила все, чем они жили доселе, — безудержные порывы юности, горячий пыл любви, мирный покой их земли. Они лишились этих радостей, а теперь им еще грозило изгнание в чужие, вражеские края. И тогда их охватил гнев, яростный и неудержимый, и они решили ответить на призыв родины, брошенный из-за передовой. «Да вам же не удастся пройти через линию фронта, — твердил им Виктор-Фландрен. — Наши земли оккупированы, всюду ожесточенные бои; куда ни ступи, натыкаешься на их солдат». Но ни уговоры отца, ни мольбы Ортанс и Жюльетты не отвратили братьев от принятого решения.

«Ты будешь мне писать?» — допытывалась Ортанс у Матюрена, которого никак не могла отпустить от себя. Правда, читать она умела так же мало, как он — писать, да и какое письмо дошло бы до нее из-за линии фронта?! «Неважно, — упорствовала Ортанс, — все равно пиши! Диктуй свои письма Огюстену, он их напишет, а Жюльетта мне прочтет. И потом, если понадобится, я научу птиц, рыб, всех, какие есть, зверей, и дождь, и ветер приносить мне твои письма». На прощанье она подарила ему длинную прядь своих волос. Жюльетта же ничего не дала Огюстену, из страха, что проклятие Вдовьего дома наделит ее талисман злой силой и погубит того, кто станет его носить.