Читать книгу "Сексуальная жизнь Катрин М. - Катрин Милле"

Жак увеличивает амплитуду и силу своего возвратно-поступательного движения, и мне, чтобы удержаться на ногах, приходится выгнуться посильнее и задрать голову повыше. Сначала перед моими глазами возникают какие-то кусты, по всей видимости, вытеснившие на вершине этого холма виноградную лозу, но по мере того, как мое влагалище становится все более чувствительным, я прикрываю глаза, и кусты, равно как и силуэт деревни Латур-де-Франс по правую руку, скоро делаются едва различимыми. Несмотря на это, я по-прежнему способна подумать: «Вот Латур-де-Франс» — и даже найти в себе силы полюбоваться — в который раз — ее живописным местоположением на вершине холма. Затем горизонт начинает шириться. Я хорошо знаю поворотный момент, следующий сразу за пиком наслаждения (какова бы ни была его высота), после которого волны удовольствия начинают неминуемо затухать, и тогда я даю Жаку — ритм его движений к этому времени также постепенно замедляется — возможность кончить, а сама погружаюсь в пучину удовольствия совсем иного свойства: я открываю глаза и начинаю полет сознания вокруг холмов и долин, чертя круги вокруг каждого склона, наслаждаясь каждым контуром и восхищаясь чернильными силуэтами гор далеко на заднем плане. Я люблю эту картину, люблю холмы, долины и горы, которые, словно по мановению волшебной палочки, выстраиваются перед моими глазами ряд за рядом, цепь за цепью, и мое счастье бывает полным, когда одновременно в глубине живота я чувствую потоки извергающейся в меня спермы.

Сере — город, который чудесным образом сохранил благородную физиономию посреди пейзажа, имеющего довольно дикий вид. В Сере помимо прочего — прекрасные рестораны. К сожалению, мы прибыли туда слишком рано и, чтобы убить время до ужина, решили прогуляться по холмам, куда вела довольно широкая, хорошо утрамбованная гравийная дорога, поднимающаяся в гору под совсем небольшим углом, так что мне даже не пришлось переобуваться, и я осталась в черных лакированных босоножках, в которых приехала. В сгущающихся сумерках казалось, что светлый гравий дороги, обрамленный высокими темными кустами, светится приглушенным светом. Иногда кусты расступались, и в просветах можно было видеть расстилающиеся внизу бесконечные ряды черепичных крыш, типичный деревенский пейзаж, столь контрастирующий с благородными фасадами восемнадцатого века, осененными высокими платанами, встречающими приезжающих при въезде в город. Казалось, море, словно огромную баржу, вынесло на берег равнину и заставило город прилепиться в страхе к склону горы. Мы остановились и, обнявшись, потехи ради попытались найти и расставить на расстилающейся перед нашими глазами живой карте другие города и деревни. Предусмотрительные и опытные мужчины знают, что делают, и для начала легонько обнимают вас за плечи, нежно проводят рукой по груди и тихонько прикасаются губами к основанию шеи. Жак первым делом завладевает ягодицами. Так он поступает и на этот раз, после чего у него не остается ни малейшего сомнения в том, что под платьем на мне ничего нет. От платья я избавляюсь в мгновение ока, выскользнув из него, как змея из старой кожи или бабочка из кокона. Жак проскальзывает мне за спину, и через секунду его самонаводящаяся головка безошибочно отыскивает вход, не спеша, однако, поразить цель. Он ждет. Я прижимаюсь к нему покрепче. Температура воздуха идеальна. Между окружающим нас безбрежным пространством и широкими жестами, которыми Жак гладит мне грудь и живот, устанавливается что-то вроде гармоничного соответствия, таинственной соразмерности. Несмотря на все это, я увертываюсь от ласки и, освобождаясь из его объятий, поворачиваюсь к нему лицом, потому что, каким бы твердым ни был член, я никогда не засуну его себе во влагалище, предварительно не отсосав хотя бы самую малость. Наконец я поворачиваюсь спиной, оттопыриваю задницу, немного сгибаю ноги — необходимо оказаться точно на заданной высоте, где меня поджидает обильно смазанный и готовый к действию поршень, — и опираюсь руками на колени. Сохранять равновесие в таком положении вовсе не легко. Но зато как я была славно оттрахана в тот вечер! Как сильно Жак мял, растягивал и тискал мою задницу, резкими толчками заставляя меня нагибаться вперед и нависать над исчезающей в сумерках равниной Русийона! Нередко в моменты пароксизма удовольствия меня накрывает острая, режущая волна трезвого осознания, кристаллизирующая наслаждение, и я хорошо помню, что именно в такую минуту ясности мыслей на вершине холма в тот вечер я сказала самой себе, что рано или поздно мне придется найти слова, чтобы выразить кипучую радость, овладевающую мной от ощущения двух слившихся тел, распахивающихся навстречу вечернему небу. Можно было бы дополнить объяснение образом, хорошо знакомым всем тем, кто видел фильмы, посвященные красотам и чудесам природы: благодаря кадрам, прокрученным с повышенной скоростью, видно, как дышат, ритмично расправляясь и опадая, лепестки розы.

На нас давят социальные законы, наша жизнь регулируется семейными обычаями и правилами, не так давно появилась «корпоративная культура», и даже в интимной глубине сексуальных отношений нам не удается избежать тяжкого ярма навешанных нами самими на себя кодексов поведения, «корпоративной культуры для двоих». Корпоративная культура корпорации «Жак и я» включает в себя регулярные совокупления на пленэре. Мне не раз случалось, вооружившись булавками, увенчанными разноцветными головками, отмечать на планисфере города, в которых мне довелось побывать. Точно так же я могла бы отметить на карте руины, скалы, повороты дорог и перелески, где внимательный наблюдатель, наставив свой бинокль, смог бы разглядеть сотрясаемую хаотическими движениями крохотную двуглавую фигурку. Вот я на фоне гор цвета топленого молока, как обычно, согнувшись под углом в девяносто градусов, удерживаю равновесие, уцепившись за худосочное деревцо; через несколько мгновений к нам приближается незнакомый мужчина — я едва успеваю натянуть шорты, — и нам приходится отвечать на его расспросы, кто мы и не потерялись ли мы. Наконец он откланивается, и нам остается только гадать, кто он такой и откуда взялся. В конце концов мы сходимся на том, что это хранитель, специально приставленный к небольшому скиту — который, собственно, и является истинной целью нашего восхождения — и следящий за порядком. Вот еще одна часовня, вернее, то немногое, что от нее осталось, — стены без крыши, возвышающиеся среди плоского пейзажа, и множество невысоких перегородок вокруг, режущих пространство на квадраты, — остатки ризницы, среди которых, как среди развалин Помпеи, хочется неспешно прогуливаться, грезя о ее бывших обитателях. Мы проходим небольшой неф, залитый солнцем, мимо скрытых в тени хоров и останавливаемся у прекрасно сохранившегося алтаря черного камня, где я ложусь на спину. Алтарь слишком высок для того, чтобы Жак смог засунуть в меня член, и он принимается полушутя лизать мне влагалище. Я в это время гляжу вверх, на прямоугольник неба, вырезанный черными стенами, и мне кажется, что я лежу на дне колодца. Мы приходим к финишу, как обычно, стоя, в тесноте, укрывшись в каком-то небольшом углублении в стене, где нам едва хватает места для двоих. Назначение этой выемки осталось неизвестным. Площадка? Ниша для скульптуры?

Еще руины, развалины небольшого замка на краю отвесного склона нависают над неохватной равниной, которую они, похоже, все еще силятся защищать. Необходимо уточнить, что еще одним немаловажным элементом нашей с Жаком корпоративной культуры являются долгие фотосеансы, заключительным аккордом которых бывает страстное совокупление. В тот раз сеанс получился в особенности длинным и запутанным. Я притащила с собой целую кучу разных нарядов, среди которых попадались весьма деликатные вещи, а вокруг были только колючки да острые камни. Непросто переодеваться в таких условиях, особенно когда у вас в руках полощется на ветру длинное тонкое муслиновое платье. Жак охотится за световыми контрастами и помещает меня во все неровности окружающего ландшафта. Острые скалы угрожают целостности туфель на высоком каблуке, к тому же мне приходится с предельной осторожностью выбирать место, куда можно поставить ногу, так как эти развалины манят не только любителей художественной фотографии, но также и местных коз, оставивших повсюду продукты своей активной жизнедеятельности. Часто мне приходится вскарабкиваться на особенно интересные Жаку стены босиком, после чего он протягивает мне туфли для позирования. Каждая поза — горький плод множественных компромиссов между строгими требованиями моего фотографа, домогающегося точного соблюдения своих подробных — расстояние между разведенными бедрами или приподнятым платьем и полоской лобковых волос дается не иначе как в миллиметрах — инструкций, и суровыми требованиями окружающей природы: камней, немилосердно впивающихся в ноги, и колючек, грозящих ягодицам. Следовать указаниям становится все труднее, и я подчиняюсь все с меньшей охотой. Моему телу не хватает свободы: я замираю на узких карнизах и боюсь пошевелиться в микроскопических нишах стен, в то время как мой взгляд свободно кружит над расстилающейся внизу равниной. В конце концов я прошу Жака использовать последние несколько кадров для того, чтобы запечатлеть, как я свободно шагаю без одежд по широкой дороге вниз, к машине, оставленной посреди равнины. Мне просто необходимо расправить члены и после часов вынужденной скудости движений некоторое время передвигаться вольготно, вдыхая полной грудью жаркий воздух, подобно зверю в саванне.