Читать книгу "Любовник смерти - Борис Акунин"

Франт слегка тросточку на себя потянул, авместе с нею и Сеньку. Человек был солидный, в чёрной шёлковой шляпе трубой, скрахмальными воротничками. И рожа гладкая, собой красивая, только немолодойуже, с седыми висками.

— Отцепляйте меня скорей,дяденька! — заорал Сенька, потому китаец уже совсем близко был.

Не бежал, неспешно подходил.

Вдруг красивый господин усмехнулся, усишкамичёрными шелохнул и говорит, немножко заикаясь:

— К-конечно, Семён Скориков, я вас пущу,но не раньше, чем вы вернёте мне нефритовые чётки.

Сенька на него вылупился. Имя-фамилию знает?

— А? — сказал. — Чего?Какие-такие чётки?

— Те самые, что вы стянули у моегокамердинера Масы т-тому восемь дней. Вы шустрый юноша. Отняли у нас немаловремени, заставили за собой побегать.

Только тут Скорик его признал: тот самыйбарин, которого он в Ащеуловом переулке со спины видал, входящим в подъезд. Ивиски седые, и заикается.

— Не обессудьте, — говорил дальшезаика, беря Сеньку двумя цепкими пальцами за рукав. — Но Маса устал завами г-гоняться, ему ведь не шестнадцать лет. Придётся принять мерупредосторожности, временно заковать вас в железа. Позвольте ваш п-прутик.

Франт отобрал у Сеньки железку, вцепился в еёконцы, наморщил гладкий лоб и вдруг как закрутит прут у Скорика на запястьях!Легко так, словно проволоку какую.

Вот это силища! Скорик так поразился, что дажекричать не стал — чего, мол, сироту обижаете.

А силач поднял точёные брови — вроде бы самсвоей мощи удивился — и говорит:

— Интересно. Позвольтеп-полюбопытствовать, откуда у вас эта штуковина?

Сенька ответил, как положено:

— Откуда-откуда, дала одна паскуда,велела сказать, что ей на вас…

Руки были, будто в кандалах, нипочём изжелезной петли не вытянуть, сколько ни елозь.

— Что ж, вы правы, — мирносогласился усатый. — Мой вопрос нескромен. Вы вправе на него не отвечать.Так где мои чётки?

Тут и китаец подошёл. Сенька зажмурился —сейчас будет бить, как Михейку с пацанами.

И само вырвалось:

— У Ташки! Подарил ей!

— Кто это — Таська? — спросилкитаеза, которого франт назвал Масой.

— Маруха моя.

Красивый господин вздохнул:

— Я понимаю, неприятно и неприличнозабирать назад у д-дамы подарок, но поймите и вы меня, Семён Скориков. Этичётки у меня лет пятнадцать. Знаете ли, привыкаешь к вещам. К тому же с нимисвязано некое особенное в-воспоминание. Пойдёмте к мадемуазель Ташке.

За “мамзель” Сенька обиделся. Почём он знает,что его маруха — мамзелька? То есть, Ташка, конечно, мамзелька и есть, но ведьничего такого про неё сказано не было. Может, она порядочная. Хотел Скорикзаступиться за Ташкину честь, сказать оскорбителю грубость, но посмотрел в егоспокойные голубые глаза повнимательней и грубить не стал.

— Ладно, — пробурчал, — пошли.

Двинули назад по Подколокольному.

Желтомордый Маса держал прут, которым Сенькуповязали, за один конец, а второй мучитель шёл сам по себе, постукивал побулыге тросточкой.

Стыдно было Скорику, что его, будто собачонку,на поводке ведут. Увидит кто из пацанов — срамота. Поэтому старался идтипоближе к китайцу, вроде как дружба у них или, может, общее дело. Тот понялСенькино страдание: снял свой пиджачок, накинул сверху на стянутые руки. Тожеведь человек, понятие имеет, хоть и нерусская душа.

Возле главного входа в Ероху, на углу,толпился народ. В самых дверях торчала фуражка с бляхой. Городовой! Стоялважный, строгий, никого внутрь не пускал. Сенька-то сразу понял, что за оказия— не иначе порезанных Синюхиных нашли, а в толпе говорили разное.

Один, по виду тряпичник, что ветошь попомойкам собирают, громко объяснял:

— Энто теперь вышло такое от начальствауказание. Ероху закрыть и инфекцией опрыскать, потому как от ней на всю Москвубациллы.

— Чего от ней? — испугалась баба сперебитым носом.

— Бациллы. Ну, там мыша или крыса, еслипо-простому. А от них проистекает холера, потому что некоторые, кто в Ерохепроживает, этих бацилл с голодухи жрут, а после их с крысиного мяса пучит. Ну,начальство и прознало.

— Что вы врёте, уважаемый, только людейсмущаете, — укорил тряпичника испитой человек в драном сюртучишке, неиначе из каляк, как покойник Синюхин. — Убийство там случилось. Ждутпристава со следователем.

— Ага, стали бы из-за такой малостиогород городить, — не поверил тряпичник. — В “Каторге” вон нынчедвоих порезали, и ничего.

Каляка голос понизил:

— Мне сосед рассказывал, там ужас чтотакое. Будто бы порешили детей малых, видимо-невидимо.

Вокруг заохали, закрестились, а барин, чьибусы, навострил уши и остановился.

— Убили д-детей? — спросил он.

Каляка повернулся, увидел важного человека,картуз сдёрнул.

— Так точно-с. Сам я не лицезрел, но ИванСерафимыч из Ветошного подвала слышал, как городовой, что в участок побежал, находу приговаривал: “Детей не пожалели, ироды”. И ещё про выколотые глазачто-то. Сосед мой — честнейший человек, врать не станет. Раньше в акцизе служил,жертва судьбы, как и я. Вынуждены прозябать в сих ужаснейших местах по причине…

— Выколотые глаза? — перебил Сенькинпоимщик и сунул каляке монетку. — Вот, держите. Ну-ка, Маса, заглянем,п-посмотрим, что там стряслось.

И пошёл прямо к двери ночлежки. Китаец потянулСкорика следом. Вот уж куда Сеньке ни за какие ковриги идти не хотелось, такэто в Ветошный подвал.

— Да чего там смотреть? — занылСенька, упираясь. — Мало ли чего набрешут.

Но барин уже к городовому подошёл, кивнул ему— тот и не подумал такого представительного господина останавливать, только подкозырёк взял.

Спустившись по ступенькам вниз, в подвал,франт задумчиво пробормотал:

— Ветошный подвал? Это, кажется, налево ипотом направо.

Знал откуда-то, вот чудеса Господни. И потёмным колидорам шёл быстро, уверенно. Очень Сенька на это удивился. Сам-то онсзади волочился и всё канючил:

— Дядя китаец, давай тут его подождём, а?Ну дядя китаец, а?

Тот остановился, повернулся, легонько щёлкнулСкорика по лбу.