Читать книгу "Я вам покажу! - Катажина Грохоля"

— Ты знаешь, что Аня сказала ему на прощание?

Я так погрузилась в свои мысли, что не слышала Улиных слов.

— Она сказала ему, что если он уже совершил свое кругосветное путешествие, то она на сей раз заканчивает свое двадцатилетнее путешествие вокруг него.

— Пусть он хорошо запомнит этот день, — сказала я. — С этого момента он начнет узнавать, что потерял, а она — что приобрела.

Уля пристально посмотрела на меня:

— Знаешь, все эти новые союзы… по сути… ненадежны. Например, мы с Кшисиком не признаем повторных браков. Брак может быть только один.

— Ой, Уля! — обиделась я. — Вы же так любите Адама.

— Я не говорю про Адама, — ответила Уля. — У тебя совсем другая ситуация. Адам — интеллигентный мужик, но второй брак уже не то… Хотя он тебе очень помог в трудные минуты, а Тося теперь так часто встречается с отцом…

— Ну и что? — спросила я туповато, не видя никакой связи.

— Ну, понимаешь… — Уля смотрела, словно ожидала что-то услышать.

Не возьму в толк, что там у Ули на уме, одно только знаю — я им еще покажу, что можно быть счастливой.

Мы очень мило посидели еще часок, аккуратно макая прянички в чай.

Потом вернулся Кшисик и запустил в Улю новыми журналами, которые он покупает ей в приливе хорошего настроения.

Я вернулась домой и задумалась: а что, если и мне сходить к гадалке? Это, наверное, незабываемое событие в жизни каждой женщины. А потом вернулась Тося и сказала, чтобы я сходила на фильм, который они посмотрели с Исей, потому что они не поняли, о чем там шла речь — что происходило по правде, а что в воображении и что в самом конце, когда герой, приговоренный к смерти…

— Не рассказывай мне фильм, который я хочу посмотреть! — заорала я на Тосю и заткнула уши.

Вся время одно и то же. Тося рассказывает мне, чем закончится фильм, который я хочу посмотреть, и книги, которые я как раз читаю. А потом она еще обижается, что я не хочу с ней разговаривать. Ну и жизнь!

— Ися говорит, что случится какая-то беда у нас в деревне. Ей сказала мама, а маме — гадалка. И не носи этот свитер, я уже тебе говорила, — сказала моя дочь обиженным тоном. — Выглядишь в нем так, как будто в тебе на десять килограммов больше.

Вот я и получила по заслугам. А ведь могла бы, в конце концов, выслушать, кто кого убил и кого приговорили. Ну и жизнь!

Сегодня я получила новехонький загранпаспорт. Выяснилось, что я напрасно его делала, потому что, как только мы войдем в Евросоюз, каждому все равно придется делать совершенно другой. Что не предается широкой огласке, чтобы люди не начали нервничать. Люди и так нервничают, и я не пойму, почему из этого делают тайну.

Голубой наконец сел за чей-то чужой компьютер в какой-то чужой стране и написал:

Дорогая! (это уже лучше)

Как только ты исчезла из поля зрения в аэропорту, а скорее это я исчез из твоего поля зрения, начались проблемы. Я необдуманно купил тебе в дьюти-фри в Варшаве маникюрный набор, и это была первая ошибка. Когда просвечивали багаж, оказалось, что я должен не скажу сколько денег выбросить на улицу, вернее, в мусорную корзину, стоящую рядом, и не помогли никакие объяснения, что это для тебя. Меня вообще не стали слушать, а только тыкали пальцем в какую-то инструкцию, на которую я не обратил внимания: «Запрещается провозить в ручной клади любого рода режущие и колющие инструменты, а также их разновидности, как то: кинжалы, бритвы, шпильки, цепи…», и черт знает что еще. Тогда я попросил вернуть мне чемоданы, сданные в багаж, но оказалось, что это уже невозможно. Я едва не опоздал на посадку, потому что пытался вступить с ними в переговоры, я вообще готов был не лететь, когда мне начали рассказывать, что я могу пилку для ногтей использовать в самолете в качестве оружия. Не стоит говорить о том, что сразу же после взлета нам принесли обед, а к нему самые обычные металлические вилки и ножи. Если бы я не был так взбешен, то, может быть, посмеялся.

Не успел я оглянуться, как мы уже были во Франкфурте. Ты знаешь, что я очень люблю летать, но немцы устроили мне такое фантастическое зрелище, от которого мой запал очень даже поостыл. Мне представился случай увидеть в крупнейшем европейском аэропорту горящий самолет и три подразделения пожарной службы, которые умело пытались справиться с огнем. И когда им это почти совсем удалось, самолет начал снова гореть, а они по новой принялись тушить его пеной. Я стоял как вкопанный у окна и думал, как бы побыстрее отсюда добраться до города, сесть в поезд и наземным транспортом вернуться на родину, которая имеет тот плюс, что там есть ты. Как выяснилось, это были всего лишь учения, но представляю себе, что было бы с тобой, если бы ты летела вместе со мной… если даже я был не cool[16].

Cool, cool! Достаточно было чуть-чуть пожить с Тосей, и он уже пишет, как она. С той лишь разницей, что Тося мне не пишет.

Но я рада, что мы гораздо больше похожи друг на друга, чем я думала. Я тоже не cool. He потому, что я что-то имею против cool — а просто не очень понимаю, что значит быть cool. Улины дочери сказали, что президент — cool, и папа римский — cool, и Ясек из 11-го «А» класса лицея тоже cool, а ведь они все совершенно разные. А я ничуть не похожа ни на одного из них — у меня даже пол другой. Вывод напрашивается сам собой: уж я точно не cool, — и это нас роднит с Адасиком. Но, к чертям собачьим, ведь это ничуть не любовное письмо!!! Ни в коей мере! За исключением одного придаточного предложения: «…которая имеет тот плюс, что там есть ты».

А может быть, я теперь должна это письмо распечатать на принтере и положить в конверт, написать на конверте свой адрес и спрятать к себе в стол?

ЗЛАТЫЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ

— Мамуля! — Тося вошла в кухню и села напротив меня.

Я принесла из редакции семьдесят писем, они лежали на столе, часть из них уже была вскрыта, а я занялась вещами более важными — принялась опустошать холодильник. В отличие от ответов на семьдесят писем эта деятельность дает ощутимый результат.

— Мам…

— Что, дорогая? — слащаво спросила я, потому что почувствовала кожей: у дочери ко мне какое-то не требующее отлагательства дело.

— Можно устроить день рождения?

Кусок хлеба с сыром и майонезом замер у меня на полпути ко рту.

— Кому? — вяло поинтересовалась я.

— Себе, — ответила Тося и удивленно посмотрела на меня.

День рождения! Ну конечно, моей дочери исполняется восемнадцать лет!

Но до дня рождения еще три недели!

— Ты забыла, да?

Нет, не забыла. Ни одна мать не в состоянии забыть день, когда рожала ребенка. Производила на свет. Для себя или для всего мира. Или для какого-нибудь Якуба, который потом ее бросит.