Читать книгу "Замуж за "аристократа" - Маша Царева"

– Так, все, что я тебе вчера говорила, – неправда, учти! – И, подумав, добавила: – Хотя, если честно, я и сама не помню, что говорила.

– Что же ты делать теперь будешь? – поинтересовалась Шура. – Кстати, жить можешь пока у меня.

– Что делать, что делать, – усмехнулась Дианка. – Не волнуйся, не пропаду. Я теперь прожженная. Буду опять манекенщицей работать. В наших агентствах я все еще котируюсь. Для них я даже вроде как звезда…

Так оно и получилось. Были показы мод, какие-то фотосессии… Конечно, московская карьера Дианы оказалась не столь головокружительной и сказочной, но она стабильно зарабатывала себе на кусочек хлеба как минимум с красной икрой.

– …Эй, оглохла, что ли?

– Просто задумалась. – Шура держала в руках перепачканную краской телефонную трубку. – Я телефон испортила, новый покупать придется. Пишу сейчас одну интересную работу… вся в творческих муках, сама понимаешь.

– Значит, я кстати, – обрадовалась Дианка, – хотела тебе работу предложить. Чтобы ты немножко развеялась.

– Что там? Съемка, показ? – деловито осведомилась Шура.

– Показ. Учти, показ экстраклассный. В «Мариотте», будет весь бомонд. Представляешь, Шур, я буду представлять платье невесты! Ну, помнишь, я тебе говорила – это самая престижная для манекенщицы роль. Да, я тебя со своим новым мужиком познакомлю. Он такой секси, упадешь, когда увидишь!

– Да ну? Прям так и упаду?

– Ну, может, не упадешь, но точно обзавидуешься, – хихикнула Диана. – Его зовут Егор Орлов, он известный татуировщик.

– Здорово. Так во сколько мне прикатывать?

– Только не вздумай прикатить в прямом смысле слова, на роликах тебя туда просто не пустят, – испугалась Диана. – И, это, Шур… Мне, конечно, неудобно тебе говорить…

– Что?

– Ты, в общем, оденься не как обычно, а поприличнее… Не позорь меня, ладно?

Спросите у Егора Орлова, что такое ад, и он без промедления ответит: это проживание бок о бок с его родной бабушкой, Клавдией Ильиничной Орловой (или бабкой Клавкой, как он называл ее за глаза).

Бабка Клавка была натуральной Бабой-ягой – по крайней мере, маленький Егор в это искренне верил. Нет, не была она ни седовласой, ни крючконосой. Не было на ее физиономии и уродливых бугристых бородавок, и метле она предпочитала тривиальный общественный транспорт.

Но вот ее глаза… Они были светлыми, почти белыми, словно на солнце выгоревшими, как у вампира из фильма ужасов. Внимательные, выпуклые, как у крокодила, глаза. Когда бабка смотрела на него, Егора словно парализовывало.

Он всегда считался баловником и искушенным обманщиком, ему ничего не стоило провести учителей, соседей или мать, но с бабкой Клавкой этот номер не проходил. Стоя перед ней, Егор чувствовал себя замученным узником перед лицом строгой инквизиции.

– Опять двойку получил? – тихо спрашивала бабка.

И вместо того чтобы соврать про потерянный дневник, Егор уныло подтверждал: мол, так и есть, получил. И не одну. За допросом обычно следовало непременное наказание. Бабка Клавка была садисткой – у нее было чутье на то, что Егору хочется больше всего. Именно это она ему и запрещала. Смотреть футбол по телевизору – нельзя, читать фантастику – нельзя, в дождик погулять – тоже нельзя. Еще было нельзя задерживаться после школы, есть мороженое зимой, пить квас из бочек, общаться с дворовыми мальчишками, тратить карманные деньги на кино.

Бабка Клавка Егора ненавидела. Издевалась над ним, как могла. И казалось, высшим наслаждением было для нее увидеть его злые слезы. Она постоянно напоминала ему о матери. Несколько раз Егор вспылил, грубо заметил, что ему не хочется об этом говорить. Лучше бы он этого не делал. Потому что с тех пор бабка Клавка словно с цепи сорвалась.

– Твоя мать всегда была курицей, – поучительно говорила она. – Знаешь, есть такой сорт никчемных женщин. Честно говоря, я всегда думала, что она закончит как-нибудь вот так. Обидно, конечно, что моя дочь оказалась совсем на меня непохожей.

Сжимая кулаки, Егор отмалчивался и смотрел в сторону. Он пытался не слушать бабку, но ее высокий визгливый голос словно проникал в его подсознание. Наверное, из нее мог бы получиться превосходный гипнотизер.

– Она сама во всем виновата, – зудела бабка. – Все к этому и шло. В последние годы она так опустилась, расплылась. Стала похожа на дырявую галошу.

– Мама красивая, – пробовал спорить Егор. Да разве бабку Клавку переспоришь?

– Как корова сивая, – гулко и зло смеялась она. – Волосы как пакля, туша как у беременной лошади. Мужики на нее и не смотрели. Из-за этого и все проблемы.

– Не было у нас никаких проблем, – с тихой яростью отвечал Егор.

– У вас, может быть, и не было, молодой человек, – от души хохотала зловредная бабка, – а у мамки твоей… Без мужика-то знаешь как бабе тоскливо. Она едва не выла по ночам. Уж я-то знаю.

– Она отца любила.

– А ты знаешь его, отца-то?

– Он погиб, когда я еще не родился, – тихо отвечал Егор.

Историю о трагической гибели отца неоднократно рассказывала ему мама. Егор знал ее наизусть – с детства это было для него чем-то вроде сказки на ночь. Согласно истории этой выходило, что мама и отец познакомились в развеселой студенческой компании. И сразу же, с первого взгляда – так бывает – полюбили друг друга. Несколько счастливых месяцев – и отец сделал маме предложение. Она, разумеется, с радостью согласилась и получила в подарок кольцо – колечко это мама сотню раз Егору показывала. Недорогая вещь, но очень изящная – тонкий серебряный прутик, а в середине – прозрачный прямоугольный камушек.

– Это сапфир, – затаив дыхание, говорила мама. – У твоего отца был очень хороший вкус. Он говорил, что камень идет к моим глазам.

Приготовления к свадьбе были в самом разгаре, когда выяснилось, что жених неизлечимо болен. В этом месте мама обычно тыльной стороной ладошки смахивала бежавшую по щеке слезинку.

– Уж чего мы только не делали! В какие только инстанции письма не писали! К каким только врачам не ходили, – вздыхала она, – все без толку. Даже к бабке-травнице в деревню ездили, столько денег ей свезли. Не помогла.

Все это Егор пересказал бабке Клавке. Она слушала, не перебивая. А когда он замолчал, облокотилась подбородком о ладони и молча уставилась в окно. И такое выражение лица было у нее в этот момент, что Егор испугался даже. Отчего-то ему показалось, что бабка сейчас расплачется. И это будет не показательная истерика, которую Клавка время от времени устраивала перед благодарными зрителями-соседками, а настоящие слезы – тихие и горькие.

– У нее хотя бы было воображение, – наконец сказала она, так и не заплакав, – кольцо он ей подарил. Да ничего этот распутник никогда ей не дарил. А колечко она сама в галантерее купила, на стипендию. Никакой это не топаз, а обычная стекляшка. Другая бы, наверное, придумала историю о бесстрашном подводнике или погибшем альпинисте-герое. Так бабы-брошенки, кажется, обычно говорят…