Читать книгу "Слепые по Брейгелю - Вера Колочкова"

— Ой, Вик… Хватит уже, а? Я устала, не могу больше…

— Нет уж, выслушай меня до конца, пожалуйста. Может, я тебе такого больше никогда в жизни не скажу. Он же тебе всего себя отдавал, Маш, честно отдавал! А ты ему что отдала? Ты же эгоистка, Маша, причем абсолютная эгоистка, в двух шагах от себя ничего не видишь! Вернее, не хочешь видеть. Знаешь, в эзотерике есть такое понятие — элементаль…

— Кто?!

— Элементаль. Невидимая сущность такая, которая прилепляется сзади к человеку, как горб, и всю жизнь сосет из него энергию. Так вот ты и есть эта элементаль. Сашу не любила, только пользовалась. Меня презираешь, но тоже иногда пользуешься.

— Я тебя презираю?! Ты о чем, Вик?

— Конечно… Я ж к тебе искренне всегда стучусь, а ты лишь милостиво меня подпускаешь. Не часто, только когда настроение позволяет. А, да что там говорить… Ты же вообще не умеешь дружить. Что я, не знаю? У тебя сроду никаких подруг не было. В дружбу же надо вкладываться, а ты не умеешь. А я что? В меня вкладываться вообще не обязательно. Вот она, сама иду, когда и не зовут.

Она сидела, слушала ее, но смысл сказанного будто не доходил до сознания, витал где-то рядом. Наверное, разум отказывался впускать лишние обвинения, защиту поставил. Да и что это за обвинения, по сути? Правильно, дружить она не умеет. Плохая из нее подруга, никчемная, потому что в любой зарождающейся дружбе сразу умудряется в зависимость попасть. А потом сама и бежит от этой зависимости, оставляя другую сторону в обиженном недоумении. И не объяснишь обиженной стороне, что для настоящей дружбы, достойной, чтоб на равных, большие энергетические вклады нужны. Причем с обеих сторон. А если тебе нечего вкладывать? Если ничего в душе нет, кроме страха и чувства вины, хоть и законсервированных? Вся душа консервами занята, им ведь тоже какое-то место нужно… Они ж тяжелые…

— …Дружить не умеешь, любить не умеешь! Чего молчишь, сказать нечего, да?

— Да, Вик, нечего. Так получается.

Вика икнула пьяненько, потянулась к бутылке, плеснула себе еще коньяку. Выпила, но уже без прежнего энтузиазма. Поморщилась, даже передернулась слегка. Потом глянула на нее пристально, будто продираясь через хмельную морось, поморгала глазами.

— Эй, ты чего, Маруська… Ты реветь собралась, что ли?

— Да ну тебя, Вик, с твоими наездами. Я и без того не знаю, как жить. Еще и ты…

Ей и впрямь стало обидно. Нет, не от Викиных лозунгов, их-то она как раз всерьез не воспринимала. Мало ли о чем захочется поговорить подвыпившей женщине? Причем порядком подвыпившей, вон, бутылка почти пустая, чуть-чуть на донышке плещется.

— Ой, прости меня, Марусь… И впрямь, чего-то понесло меня, окаянную. Напугала тебя, да?

— Конечно, напугала. Еще и обозвала всяко…

— Ой, да не слушай ты меня, я и сама не знаю, что на меня нашло! Ты же знаешь, как я люблю тебя, Марусь… Всякую люблю, и плохую, и хорошую. Я, может, еще больше эту ситуацию переживаю, чем ты! И Сашку тоже люблю… И Славочку… Но тебя — больше всех! Прямо смотреть на тебя сейчас не могу… Сидишь такая вся… Несчастная собирательница камней…

— Ладно, не подлизывайся. Сначала обозвала, потом жалеешь. Не надо меня жалеть! И вообще… Хватит. Не тебе меня жизни учить, поняла?

— А, ну да… Поняла, конечно. Где уж мне жизни тебя учить, недостойна я звания твоей учительницы.

— Да, Вика, именно так. Чтобы других учить, надо для начала самой что-то подобное испытать!

— Что ж, согласна. От меня муж не уходил, у меня опыта подобного потрясения не было. Тем более у меня вообще никакого мужа не было. Только неизвестно, знаешь, какое из потрясений горше — когда он уходит или когда вообще уходить некому.

Вика вздохнула, хохотнула коротко, будто извиняясь за произнесенную глупость, неловко потянулась за сигаретой. А прикурив, продолжила тихо, щурясь сквозь дым:

— Да, я всю жизнь живу одна, Маш. И только я одна знаю, как мне бывает плохо. И про неприкаянность, о которой ты любишь толковать, я тоже все знаю. Вот ты сейчас страстно горе горюешь, а мне, ей-богу, смешно, Маш. Да ты пойми наконец, что твоя неприкаянность — вовсе не горе. То есть ее вообще как бы не существует, это всего лишь твое ощущение, понимаешь? Придуманное и выросшее до огромных размеров ощущение. То есть ничто, эфир или как этот дым от сигареты. Открой окно, помаши ладонью — и уйдет, ничего не останется. Необходимо только усилие воли, понимаешь?

— Вот именно — усилие воли… Это ты правильно сказала, Вик. А если у меня вообще воли нет? Отсутствует в принципе? Даже в зародыше?

— Ой, да куда ж она подевалась? У всех есть, а у тебя нет?

— Да. У всех есть, а у меня нет.

— Ну, это уж полная ерунда, Маш. Конечно, если внушать себе постоянно — воли нет, воли нет… Так ее и не будет, конечно. Надо просто работать над собой, стараться как-то.

— Как?

— Ну, я не знаю… Во-первых, перестать плавать в горе. Собраться, начать новую жизнь.

— Ой, хватит! Все, не могу больше твои глупые лозунги слышать. Сама себе их произноси, а мне не надо! Если я тебе говорю, что у меня воли нет, значит, ее нет, понятно?

— Да есть, Маш. Есть.

От злости на Вику в голове поднялся страшный звон. И дернулась мысль: а может, это и не звон вовсе? Может, это телефон в сумке надрывается, а она не слышит? Саша?

Подскочила со стула, понеслась в прихожую, дернула «молнию» на боковом кармашке сумки, выудила телефон. Дисплей виновато мигнул голубым глазом — ни одного пропущенного вызова.

Сжимая в ладони тельце телефона, медленно вернулась на кухню. Села перед Викой, протянула ладонь, раскрыла пальцы:

— Вот… Вот, смотри. Вот она, вся моя воля, здесь сосредоточена.

— Не поняла. В телефоне, что ли?

— Да, в телефоне. Почему он мне не звонит, Маш? Не объясняет ничего, даже не извиняется? Почему недоступен? Ты же говорила, он мне позвонить на днях должен, все объяснить!

— Нет, Маш, не знаю… Я ничего тебе такого не говорила.

— Ах да. Это же Славка говорила, что он должен позвонить. Но он не звонит, Вик. Не звонит! А я так больше не могу. Я не могу больше ждать, я не знаю, что мне делать, я с ума схожу. А ты говоришь — воля! Да какая, на хрен, воля после всего этого? Чего вы все от меня хотите-то, господи?

И зарыдала, прижав ладони к лицу. Вика что-то говорила, быстро, испуганно, кудахтала над ухом, как курица. Наконец оторвала ее ладони от лица, проговорила более внятно:

— Маш, ты слышишь меня, нет? Он на звонки не отвечает, потому что боится тебя, Маш! Хочет, чтобы какое-то время прошло, чтобы ты успокоилась немного.

— Да знаю я, мне Славка объясняла уже. Но ведь это подло, Вик, подло. Что значит боится? Больно делать не боится, а звонить боится? Вот он, твой хваленый умный Саша, достойный Саша! Все кругом хорошие, одна я эгоистка и дерьмо, да?