Читать книгу "А жизнь продолжается - Кнут Гамсун"

— Потому что нельзя сказать, чтоб вы были некрасивы.

— Некрасив? Я просто-напросто был бы красив, если б не мой уродливый нос.

— Представьте себе, а я нахожу, что нос у вас большой и красивый.

— Вот как! А знаете ли вы, о чём я думаю? Я думаю, что мы услышим отсюда, когда муж ваш начнёт подниматься по лестнице.

— Ну и...

— Ну, и что я успею вас поцеловать задолго до того.

— Нет, — говорит фру: она не согласна.

— Но это почти неизбежно, — бормочет он.

— Что бы я ему сказала, если б он застал нас?

— Вы бы сказали, что читали книгу.

— Ха-ха-ха! Какая дерзость!

— Я бы поцеловал вас осторожно, как будто это запрещено.

— Это так и есть. Я ведь замужняя женщина.

— Я этого не думаю. Вы молодая, очаровательная девушка, и я воспылал к вам любовью.

Фру говорит:

— Трудно заметить в вас эту любовь, в особенности, когда я знаю наверное, что её нет.

Хольм: — И это после всего, что я сказал вам?!

— Сказал? Ничего не было сказано.

— Да вы с ума сошли! Правда, я не сказал, что умру на вашей могиле, но об этом вы и сами могли догадаться.

— Давайте поиграем ещё немного, — говорит фру.

— Ни за что! Теперь я возьму вас! — говорит Хольм и, встаёт.

Но фру уклоняется от него, мягко отступая, и ловко занимает позицию у окна, где и стоит в полной безопасности в ярком свете с улицы.

— Пойдите-ка сюда, поглядите! — говорит она.

Немецкие музыканты, появляющиеся здесь каждый год, прибыли с Севера на местном пароходе и сошли на сушу на пристани Сегельфосса. Дела их устроятся; они обычно устраиваются, их приветливо принимают и кормят во всех домах, они всюду желанные гости. И первым делом они, конечно, идут в Сегельфосскую усадьбу, где становятся перед входом в кухню и от начала до конца играют свой репертуар. Они делают это не напрасно: при первом звуке рожка в окнах показываются лица, к стёклам прижимаются детские носы, прекрасная Марна распахивает окно и садится на подоконник, чтобы насладиться вполне. Но фру Юлия держится в тени и готова расплакаться: такое это на неё производит впечатление, — бедная, достойная всякой любви фру Юлия, её так легко растрогать. Зато внизу, в кухне, девушки каждый раз, когда движутся от стола к плите и от плиты к раковине, ступают в такт вальса, и даже Старая Мать — и та покачивается под музыку, несмотря на то, что у неё на руках внучек.

А когда музыканты кончают играть, то старший мальчик выносит конверт с деньгами, даже с бумажными ассигнациями, — да, в Сегельфоссе люди не мелочны. Но если бы сам Гордон Тидеман был дома, то он округлил бы сумму, прибавил бы, и прибавил бы значительно. В этом отношении он был молодчина.

Вот музыканты раскланиваются, снимают шляпы и опять кланяются, сперва мальчику, маленькому господину, а потом людям в окнах наверху и внизу, и молодой черноволосый трубач посылает воздушный поцелуй прекрасной Марне, но она даже не улыбается в ответ, это невозмутимое создание. Ей нужно бешеного любовника, который смог бы расшевелить её.

Потом музыканты идут дальше в город и следующую остановку делают перед домом почтмейстера. Здесь они привыкли разговаривать по-немецки с госпожой, здесь им в шляпу вожака бросают две-три кроны, завёрнутые в бумажку.

Целая ватага ребят и молодых людей следует за ними хвостом, — ведь это же настоящее переживание: труба, две скрипки и гармоника, четыре музыканта, — настоящая сказка.

Они играют, а жена почтмейстера и аптекарь Хольм стоят и слушают.

— Нет ли у вас кроны? — спрашивает она. — У меня только одна.

— У меня две кроны, — отвечает он.

Она раскрывает окно, шляпы слетают с голов, приветствия, радость свидания:

— Guten Tag, meine Herren!

— Guten Tag, gnadige Frau!

— Как вы поздно на этот раз! — говорит она.

— Да, милостивая государыня, на целый месяц позднее обычного: задержались на родине. Но теперь мы поторопимся и надеемся добраться в Гаммерфест до «собачьих дней».

Фру намечает шляпу трубача и бросает деньги; хотя она очень близорука, но попадает в цель, потому что трубач ведь заметил, что она избрала его, и чуть было не ткнулся носом в землю от старания помочь ей попасть. Вся банда смеётся, и фру смеётся.

— Danke schon, gnadige Frau, vielen Dank!

Но тут словно чёрт вселился в молодого трубача: он подходит к самому окну, глядит на фру и посылает воздушный поцелуй. Но расстояние так мало, что у неё впечатление, будто он поцеловал её на самом деле.

— Счастливого пути на север! — говорит фру и отходит назад от окна, чтобы скрыть, что она так сильно покраснела.

— Ну, вот и всё, — говорит она.

Но аптекарь Хольм заинтересовался теперь чем-то другим и не отвечает. Он заметил маленького мальчика и маленькую девочку, которые стоят поодаль от городских детей и держат друг друга за руки. Верно, они не привыкли к городу и боятся отпустить друг друга. У обоих подмышкой по узелку, оба уставились на музыкантов, разинув рот, и оба превратились в зрение.

Хольм обращается к фру с глубоким поклоном:

— Я должен покинуть вас, фру. Я совсем было забыл про своё дежурство. Сердце моё разрывается на части.

— Господь с вами, ступайте! — отвечает она. Она чрезвычайно хорошо умеет скрыть своё удивление перед его выходками.

— Благодарю вас за сегодняшний день, фру. Сердце моё рвётся на части.

Он торопливо выбегает и подбирает обоих детей, которые ведут друг друга за руки.

— Как зовут твоего отца? — спрашивает он мальчика. Это глупый вопрос, и мальчик удивлённо глядит на него.

— Вы из Северной деревни?

— Что ты говоришь?

— Я спрашиваю, из Северной ли вы деревни?

— Да.

— Ты, верно, не знаешь, как зовут твоего отца?

— Отец умер, — говорит мальчик.

— Он утонул в Сегельфосском водопаде?

— Да, — отвечают оба ребёнка.

— Пойдёмте, я покормлю вас! — говорит Хольм.

Кто знает, найдётся ли у него дома что-нибудь, годное для таких малышей; их нужно накормить как следует и дать также с собой что-нибудь, в узелки.

Он повёл их в гостиницу.

И тут Хольм, что называется, попал впросак. Последнее, что Хольм в тот день сказал детям, было:

— Приходите завтра опять.

Потому что они протянули ему свои крошечные жалкие ручки и поблагодарили за еду, ручки были на ощупь словно птичьи лапки, и против них невозможно было устоять.