Читать книгу "Грек Зорба - Никос Казандзакис"

Итак, я уплатил. Молодка поворачивается и смотрит на меня краешком глаза. Потом берёт мою руку и хочет её поцеловать. Я же тяну руку назад. Что такое, не хватало, чтобы она меня приняла за старика! «Спасиба, спасиба», - восклицает она по-русски. И на тебе - одним прыжком вскакивает в свою телегу, берёт в руки вожжи и поднимает кнут. «Зорба, - говорю я себе тогда, - парень, она сейчас удерёт из-под самого носа, старина» и - одним махом я с ней рядом в повозке. Она ничего не сказала. Даже не взглянула на меня. Хлестнула коня кнутом, и мы поехали.

Дорогой я дал ей понять, что хочу взять её в жёны. Я едва знал несколько слов по-русски, но для этих дел нет нужды много говорить. Мы объяснились друг с другом с помощью глаз, рук, коленей. Короче, прибыли в деревню и остановились перед избой. Слезли с телеги. Крестьянка навалилась плечом, открыла ворота, и мы въехали. Выгрузили дрова во дворе, взяли рыбу и хлеб и вошли в комнату. Там возле погасшего очага сидела маленькая старушка. Она дрожала. Закутанная в какие-то мешки, тряпки, овечьи шкуры, она всё равно дрожала. Стоял такой холод, что ногти отваливались, даю тебе слово! Опустившись на колени, я бросил в печь хорошую охапку дров. Старушка с улыбкой смотрела на меня. Дочка сказала ей что-то, но я ничего не понял. Я разжёг огонь, старушка согрелась, и к ней понемногу вернулась жизнь.

Между тем молодая накрыла стол. Она принесла немного водки, мы выпили. Потом поставила самовар, заварила чай, мы поели и поделились со старушкой. После этого девушка быстро разобрала постель, постелила чистые простыни, зажгла лампаду перед иконой Богородицы и трижды перекрестилась. Затем она движением руки позвала меня, мы опустились на колени перед старушкой и поцеловали ей руку. Она положила свои костлявые руки на наши головы и что-то прошептала. Возможно, она нас благословила. «Спасиба, спасиба!» - поблагодарил я по-русски, и мы с молодой очутились в постели.

Зорба замолчал. Он поднял голову и посмотрел вдаль, в сторону моря.

- Ее звали Софинька… - сказал он чуть погодя и вновь погрузился в молчание.

- Ну а потом? - спросил я нетерпеливо. - Потом что было?

- Да не было никакого «потом», что за мания у тебя эти «потом» и «почему», хозяин? О таких вещах не рассказывают, полноте! Женщина - как источник чистой воды: к нему наклоняются, видят отражение своего лица, утоляют жажду, утоляют жажду до хруста костей. Потом подойдёт другой, тоже обуреваемый жаждой: он наклонится, увидит своё лицо и утолит жажду. Затем ещё один… Женщина - это источник, уверяю тебя.

- Ну а потом, ты уехал?

- А чего бы ты хотел, чтобы я делал? Это источник, я тебе говорю, а я, я пробыл с ней три месяца, потом вспомнил, что искал шахту. «Софинька, - сказал я ей однажды утром, - у меня работа, я должен уйти».

«Хорошо, - сказала Софинька, - можешь идти. Я буду ждать тебя месяц, и если ты не вернёшься - я свободна. Ты тоже. Господь, будь милостив!» И я ушёл.

- И ты вернулся через месяц…

- Я тебя очень уважаю, хозяин, но ты просто глуп! - воскликнул Зорба. - Как можно вернуться? Они тебя никогда не оставят в покое, эти шлюхи. Десять дней спустя, на Кубани я встретил Нюсю.

- Рассказывай! Рассказывай же!

- Как-нибудь в другой раз, хозяин. Не нужно их мешать, бедняжек! За здоровье Софиньки! - И он разом проглотил своё вино.

Потом, прислонившись к стене, сказал:

- Хорошо, я расскажу тебе сейчас и про Нюсю. Сегодня вечером у меня в башке одна Россия. Я рад этому, и всё расскажу!

Он вытер усы и помешал угли.

- Итак, с этой, как я тебе уже сказал, я познакомился в одном кубанском селе. Стояло лето. Кругом были горы арбузов и дынь; я нагибался, брал и никто ничего не говорил. Я разрезал арбуз надвое и зарывался в него носом. Всё было в изобилии там, в России, хозяин, всего навалом - выбирай и бери! И не только арбузов и дынь, но и рыбы, масла, женщин. Ты идёшь, видишь арбуз и берёшь его. Ты видишь женщину - тоже берёшь. Не то, что здесь, в Греции, не успеешь стянуть у кого-нибудь дынную корку, как тебя сразу тащат в суд, а если тронешь женщину, её брат выхватывает нож, чтобы превратить тебя в колбасный фарш. Чёрт бы их побрал, этих мелочных скряг… Хоть бы все повесились, вшивая банда! Поезжайте хоть ненадолго в Россию, посмотреть на настоящих господ!

Итак, я пересекал Кубань. В одном из огородов я увидел женщину, она мне понравилась. К твоему сведению, хозяин, славянки совсем не похожи на этих корыстолюбивых маленьких гречанок, которые продают свою любовь по капельке и делают всё, чтобы тебя обмануть и обвесить. Славянка же, хозяин, отмерит тебе полной мерой на отдыхе ли, в любви или еде; близкая к домашней скотине и земле, она только воздаёт человеку. Я спросил: «Как тебя зовут?» С женщинами, видишь ли, я выучил немного русский язык. «Нюся, а тебя?» - «Алексис. Ты мне очень нравишься, Нюся». Она на меня внимательно посмотрела, как будто на лошадь, которую хотела купить. «Ты мне тоже, ты не похож на ветрогона, - ответила она мне. - У тебя крепкие зубы, густые усы, широкая спина и сильные руки. Ты мне нравишься». Мы почти ничего больше не сказали, да это и не нужно было. Мы вмиг поладили.

Я должен был в тот же вечер прийти к ней в праздничной одежде. «У тебя есть меховая шуба?» - спросила Нюся. «Да, но в такую жару…» - «Неважно, возьми её, это произведёт впечатление».

Вечером я расфрантился, как молодожён, взял на одну руку шубу, в другую трость с серебряным набалдашником (была у меня такая) и пошёл. Это был большой крестьянский дом с хозяйственными постройками, скотиной, давильнями, во дворе разведён огонь, на огне котлы. «Что это в них кипит?» - спрашиваю я. «Арбузный сок». - «А здесь?» - «Сок дыни». - «Что за страна, - говорю я себе, - ты слышишь! Сок арбуза и дыни, это земля обетованная! По-моему, Зорба, ты здорово устроился, как мышь в головке сыра».

Я поднялся по огромной скрипучей деревянной лестнице. На крыльце отец и мать Нюси. Они были одеты в какие-то зелёные штаны и подпоясаны красными поясами с кистями: прямо-таки важные господа. Раскрывают объятия и целуют тебя в одну щёку, целуют в другую. Я весь промок от слюней. Мне что-то говорят, но так быстро, что я плохо понимаю, однако по их лицам видно, что они желают мне добра.

Вхожу в зальце и что перед собой вижу? Накрытые столы, перегруженные, наподобие парусников. Все стоят: родственники, женщины, мужчины, а впереди Нюся, напомаженная, разодетая, грудь вперёд, как у скульптуры на носу судна. Сверкающая красотой и молодостью, она повязала на голову красную косынку с вышитыми посередине серпом и молотом.

«Ну и счастливчик же ты, Зорба, - говорю я себе, - для тебя ли этот лакомый кусочек? Это тело, которое ты будешь обнимать?»

Все с жадностью набросились на жратву, причём женщины наравне с мужчинами. Ели, словно свиньи, а пили, как лошади. «А где же поп?» - спрашиваю я у нюсиного отца, он сидел рядом со мной и готов был вот-вот лопнуть от проглоченной им еды и выпитого вина. «Где же поп, чтобы нас благословить?» - «Нет никакого попа, - отвечает он мне, брызгая слюной, - попов больше нет. Религия - это опиум для народа».