Читать книгу "Серебряные коньки - Мери Мейп Додж"

– Долго ты будешь тут сидеть, капитан, и щуриться на потолок, как больной кролик? Давно пора в путь.

– Тише! – прошептал Питер, еще не совсем очнувшись.

– Пойдем, братец! Пойдем! – сказал Карл, снова дернув Питера за рукав.

Питер нехотя обернулся. Он не мог задерживать мальчиков против их желания. Все, кроме Бена, смотрели на него укоризненно.

– Ну что ж, ребята, – прошептал он, – пойдемте! Только потише!

– Это самое замечательное, что я видел и слышал с тех пор, как приехал в Голландию! – с восторгом воскликнул Бен, как только они вышли на воздух. – Чудесно!

Людвиг и Карл лукаво подсмеивались над этой, как они выразились, «ваартал», то есть чушью. Якоб зевнул, Питер переглянулся с Беном – и оба сейчас же почувствовали, что они не так уж различны по складу, хотя один родился в Нидерландах, а другой в Англии.

А переводчик Ламберт поспешил откликнуться:

– И правда чудесно! Насколько я знаю, теперь есть и другие органы, не хуже этого, но орган Святого Бавона многие годы был самым лучшим в мире.

– А знаешь ты, как он велик? – спросил Бен. – Я заметил, что сама церковь необыкновенно высока, а ведь орган заполняет весь конец большого бокового придела – от пола чуть ли не до потолка.

– Это верно, – сказал Ламберт. – А как хороши трубы!.. Точь-в-точь чудесные колонны из серебра. Но, знаешь, они здесь только для виду: настоящие трубы находятся сзади них, и некоторые так велики, что в них может влезть человек, а другие меньше детского свистка. Да, брат, эта церковь выше самого Вестминстерского аббатства[31], и все-таки, как ты сам сказал, орган кажется прямо громадным. Вчера вечером отец говорил мне, что высота этого органа сто восемь футов, ширина – пятьдесят футов, а труб у него свыше пяти тысяч. У него шестьдесят четыре регистра – если ты только понимаешь, что это такое, я же нет – и три клавиатуры.

– Тебе повезло, – сказал Бен. – У тебя прекрасная память! А моя – настоящее решето: не успеешь туда всыпать какие-нибудь цифры, как они уже высыпаются. Зато факты, исторические события – те застревают в ней… Все-таки утешение.

– Тут мы с тобой не похожи друг на друга, – сказал ван Моунен. – Я мастер запоминать имена и цифры, но история кажется мне непроходимыми дебрями.

Тем временем Карл и Людвиг вели спор насчет каких-то четырехугольных деревянных памятников, которые они видели в церкви. Людвиг утверждал, что на каждом из них написано имя человека, погребенного под этим памятником, а Карл настаивал, что никаких имен там нет, а только гербы умерших, изображенные красками на черном фоне, с датой кончины, написанной золотыми буквами.

– Мне лучше знать, – сказал Карл. – Я прошел к восточной стене посмотреть на застрявшее в ней пушечное ядро, о котором мне говорила мама. В тысяча пятьсот… не помню точно, каком году… подлые испанцы выстрелили из пушки в церковь, когда там шла служба. Ядро действительно осталось в стене. На обратном пути я осмотрел памятники. Уверяю тебя: на них нет никаких надписей.

– Спроси Питера, – сказал Людвиг, не вполне убежденный.

– Карл прав, – сказал Питер, который слышал спор, хотя сам в это время разговаривал с Якобом. – Так вот, Якоб, как я уже говорил, великий композитор Гендель случайно приехал в Хаарлем и, конечно, сейчас же пошел искать этот знаменитый орган. Он получил разрешение на осмотр и начал играть на органе со всем присущим ему мастерством, как вдруг в церковь вошел местный органист. Вошел и остановился, пораженный, – он и сам прекрасно играл, но такой музыки не слышал никогда. «Кто там? – крикнул он. – Если это не ангел и не дьявол, значит, это Гендель!» Когда же он узнал, что это действительно великий композитор Гендель, он удивился еще больше. «Но как вам это удалось? – сказал он. – Вы совершили невозможное: нет в мире человека, который мог бы сыграть своими десятью пальцами те пассажи, какие сыграли вы. Человеческие руки не в силах управлять всеми этими клавишами и регистрами!» – «Знаю, – спокойно ответил Гендель, – поэтому мне пришлось брать некоторые ноты кончиком носа…» Черт возьми! Представь себе старого органиста: как он, должно быть, выпучил глаза!

– А? Что? – встрепенулся Якоб, когда оживленный голос Питера внезапно умолк.

– Ты что ж, не слушал меня, что ли, болван ты этакий? – возмутился Питер.

– О да… нет… дело в том, что… вначале я слушал тебя… Сейчас я уже не сплю, но, очевидно, я шел рядом с тобой в полусне, – запинаясь, пробормотал Якоб, и лицо у него было такое оторопевшее и смущенное, что Питер не мог удержаться от смеха.

Глава XVII

Человек о четырех головах

Выйдя из церкви, мальчики остановились поблизости, на базарной площади, чтобы осмотреть бронзовую статую Лоуренса-Янзоона Костера, которого голландцы считают изобретателем книгопечатания. С ними спорят те, кто приписывает эту заслугу Иоганну Гутенбергу из Майнца. Многие утверждают даже, что слуга Костера, Фауст, в сочельник украл деревянные шрифты своего хозяина, когда тот был в церкви, а сам бежал со своей добычей и секретом изобретения в Майнц. Костер был уроженцем Хаарлема, и голландцам, конечно, хочется приписать честь этого изобретения своему прославленному соотечественнику. Во всяком случае, первую книгу, напечатанную Костером, город хранит в серебряном ларце завернутой в шелк и показывают ее с величайшими предосторожностями, как драгоценный памятник старины. Как говорят, мысль о возможности книгопечатания пришла в голову Костеру, когда он однажды вырезал свое имя на коре дерева и прижал к буквам лист бумаги.

Ламберт и его друг англичанин, разумеется, много говорили об этом. Они даже горячо поспорили насчет другого изобретения. Ламберт заявил, что и микроскоп и телескоп подарены миру двумя голландцами – Метиусом и Янсеном, а Бен столь же упорно отстаивал свое мнение, утверждая, что один английский монах, Роджер Бэкон, живший в XIII веке, «подробно написал обо всем этом… да, брат, и сделал исчерпывающее описание микроскопов и телескопов задолго до того, как те двое голландцев родились».

В одном только мальчики сошлись: а именно в том, что впервые научил людей заготавливать впрок и солить сельди голландец Вильгельм Беклес. Голландия правильно делает, почитая его благодетелем народа, так как своим богатством и положением она в большой мере обязана сельдяному промыслу.

– Удивительно, – сказал Бен, – в каком необычайном изобилии водится эта рыба! Не знаю, как здесь, но у берегов Англии, близ Ярмута, косяки сельди достигают шести-семи футов толщины.

– Это действительно необычайно, – сказал Ламберт. – А знаешь, английское слово херринг – «селедка» – происходит от немецкого хеер – «войско». Так назвали рыбу потому, что она держится несметными полчищами.

Немного погодя, поравнявшись с какой-то сапожной мастерской, Бен воскликнул: