Читать книгу "Игра шутов - Дороти Даннет"

На заре того же самого дня, оставив Пайдара Доули дома, О'Лайам-Роу и его секретарь вышли из «Золотого креста» под усиленной охраной. До начала торжественного въезда они должны были пересечь город, пройти через мост и занять предназначенные им места. Их вел лорд д'Обиньи, одетый с ослепительным великолепием, а Робин Стюарт, который с присущей ему добросовестностью тоже постарался придать элегантность своему наряду, вместе с несколькими лучниками замыкал шествие.

На улицах уже толпился народ. Половина Нормандии принимала участие в торжественном въезде короля Генриха, а вторая половина пришла посмотреть. Тротуары были запружены людьми еще начиная с полуночи, и весь путь процессии — улица Гран-Пон, Кросс, улица Сент-Уэн, Сен-Маклу, Пон-Робек и соборная площадь — был устлан коврами и усыпан цветами, а в окнах, украшенных гобеленами и гирляндами, виднелось множество голов.

Где-то пропела труба, заглушенная топотом ног, и процессия внезапно двинулась быстрее. Труба прозвенела опять.

— Бог мой, да мы ведь опаздываем, — заметил Робин Стюарт, а лорд д'Обиньи, услышав это, тихо выругался. Задержался-то он, а не лучник, но ему в королевской процессии предназначалось куда более заметное место.

— Вот повозка, — мягко сказал О'Лайам-Роу.

Продираться сквозь гущу людей было трудно, поэтому до сих пор все шли молча, однако могло показаться, что обоих гостей французского короля скорее забавляло, нежели восхищало увиденное, хотя О'Лайам-Роу, старательно вытягивая шею, два раза чуть не упал, и оба раза принца пришлось под мышки вытаскивать из толпы, чтобы его не растоптали.

Повозка, которую он разглядел, замыкала процессию; в ней сгрудились увитые гирляндами нимфы с корзинками в руках, какие-то люди с картонными замками на высоких древках, с античными букцинами 16) и амфорами; двое хмурых пленников со скованными запястьями, а позади всех, на самом краю, — три фигуры в римских туниках с квадратным вырезом и голыми коленями, прижимающие к груди трех отчаянно вырывающихся барашков.

— Идите сюда, — сказал О'Лайам-Роу и начал усердно карабкаться в повозку. Тади Бой подсадил его и влез сам, а за ним — Стюарт и его люди.

Д'Обиньи заколебался. Сам бы он, возможно, не принял бы такого решения, но теперь иного выхода не было. Однако же для себя он счел неприличным ехать в повозке. Сказав несколько любезных слов первому же подвернувшемуся молодому всаднику в расшитой одежде, лорд сел позади него в седло и в скором времени скрылся из глаз.

А повозка с ее разномастными пассажирами тяжело катилась вперед. О'Лайам-Роу, запутавшийся в букцинах, как Лаокоон 17) — в змеях, дружелюбным тоном принялся было критиковать триумфальное шествие, целиком скопированное с Птолемеев 18), и одна из дриад, прижатая к боку лучника, громко захихикала. Выглянуло солнце, заливая все вокруг желтым светом. Тени, свежие и живые, легли на толпу; засияла позолота и засверкала краска; холодные, нервные, угрюмые лица потеплели, зарумянились, стали мягче. Взрывы смеха, ликующие возгласы, ропот многоголосой толпы раздавались позади — повозка достигла ворот, въехала на мост, и свежий речной ветерок пахнул в разгоряченные лица.

Вся Сена была покрыта кораблями. С правой стороны моста стояли большие торговые суда, до самых нок-рей забитые людьми; слева суденышки поменьше, ярко раскрашенные и увешанные гербовыми щитами, сновали взад и вперед. На дальнем берегу, рядом с Триумфальной аркой, Орфей болтал с Геркулесом. Неподалеку, на голом песке, накинув плащ на голубые одежды, Нептун сидел рядом с семиглавой гидрой, которая, лежа на спине, подкреплялась колбасой. А позади, вокруг гипсового кита, расположились еще трое.

Шум толпы, плеск волн, яркие краски флагов внизу, там, куда поворачивала вся процессия, где колонны формировались и откуда они отправлялись в путь, подобные наемным отрядам, снаряженным богами, ювелирами и театральными костюмерами, — все это вместе взятое окончательно перепугало барашков. Они вырвались из рук легионеров. Один выпрыгнул из повозки, другого О'Лайам-Роу не без труда подцепил своей букциной, а третьего успокоили, стукнув амфорой по голове. Так, среди смеха, криков, блеяния и победных звуков рожка О'Лайам-Роу прибыл на сборный пункт, словно некий Дионис, со своими Панами, менадами и сатирами 19), но без Тади Боя Баллаха, который, к вящему огорчению Стюарта, бесследно исчез.

На поиски не оставалось времени. Пропела фанфара. Запыхавшись, они добежали до павильона в тот самый момент, когда барабанный бой и колокол церкви Святого Георгия Амбуазского, прозвучавший из-за реки, оповестили о том, что король занял свое место.

О'Лайам-Роу и Стюарт нашли свои дальние, незаметные скамьи и уселись. Со сверканием, щебетом, шелестом, будто стая маленьких дорогих птичек, французский двор и его гости расселись тоже. В наступившей тишине над городом поплыла мелодия Exaudiat te Dominus[12]— процессия началась.

Одуревший от духов, ослепленный золотой парчой нарядов, О'Лайам-Роу вместе со всеми смотрел, как под черными капюшонами, с покачивающимися в руках высокими крестами не спеша проходит перед павильоном духовное сословие. Долгожданный час триумфального въезда наконец наступил.

Колесница Благосклонной Фортуны двигалась посередине процессии, за членами городского совета, цеховыми старейшинами, парламентариями и двумя в пух и прах разукрашенными платформами. Колесницу везли единороги, окружали солдаты с алебардами и копьями; в центре ее король Генрих восседал на троне, у подножия которого расположились четверо его детей. За спиной монарха, стоя на высокой приступке, крылатая фигура держала бумажную корону над его прикрытой беретом головой.

Колесница пользовалась большим успехом — выступающие когорта за когортой тела, как бы ни были они прекрасны, успели уже приесться зрителям. Единороги, которых вели разряженные грумы, спокойно относились к своим рогам, хвалебные надписи, коими была испещрена вся колесница, были более чем лестными, и псевдокороль, со скипетром и в горностае, был необычайно хорош и сильно походил на настоящего. Дофина явно изображал его сын. Было нетрудно догадаться, что и ангел, и трое детишек, которые скромно сидели на расшитых подушках, находились между собою в родстве. Рыжие головы на колеснице о чем-то напомнили вдовствующей королеве, и она проговорила рассеянно, обращаясь к Маргарет Эрскин:

— Не забыть бы сказать твоей матери, чтобы она избавилась от мартышки. Мария дразнит его, и обезьяна кусается.

Ее невидящий взгляд, праздно устремленный на колесницу, стал внезапно осмысленным — он скользнул по маленькой, чем-то знакомой фигурке и застыл на перевязанном пальчике. Шотландская королева-мать издала глубокий, судорожный вздох и крепко вцепилась в запястье Маргарет Эрскин.

— Это невозможно!

Дочь Дженни Флеминг, плотно сжав губы, поймала взгляд мужа. Скандала быть не должно. Что бы то ни было, но здесь, на людях, скандала устраивать нельзя. Хватка вдовствующей королевы ослабла.