Читать книгу "Алчность - Эльфрида Елинек"

Как легко может произойти несчастный случай, и тебя зовут как жандарма, но ты как человек уже тут как тут, и нужно как-нибудь закрепить бьющуюся голову, чтобы она не отвалилась совсем. Она бьётся, как обезумевший садовый шланг под напором, должно быть, где-то пробоина, в шее, повыше ключицы так странно булькает. Беда с этим шлангом. Только потому, что некому его удержать. Кто не хочет слушать, должен чувствовать. Когда человек слушает, он затихает, чтобы ничего не пропустить. В любви они потом дают волю тому, что они перед этим сняли на камеру с чужих людей и удержали, закрепив на полоске целлулоида или чего там, в любом случае магнитного, чтобы произвести ту вечность, которая якобы взыскует радости. Некоторые взыскуют перемен. Вечность. При этом слове каждый думает о фотографиях, а ведь они легко воспламенимы. Как и ты сам. Хотя и не подумаешь. Мы сразу же пошлём это в австр. Kontaktmagazin, фото, магнитную ленту, — может, примут, может, они знают, кто мы такие. Будем надеяться, что нет, ведь мы кандидаты Партии свободы Австрии в сельский совет Тюрница, или Глогница, или чего там ещё. Мы должны их терпеть, потому что они одни, эти люди, и некому их снять! Экстатические взоры, улыбающиеся рты, взволнованные позы, которые, собственно, должны быть волнующими, да. Я не хочу быть нескромной и виноватой в долгах тоже не хочу быть. Вожди, становясь всё необъятнее (значит, спокойнее), в отчаянии хватают тебя, потому что ничего другого им уже не захватить, щипцами из двух штук бёдер, да, а сами что тот кусок сахара между ними, такое мужчина в случае нужды как раз выдержит. Работать он учился. Он любитель-каменщик, любитель-столяр и любитель-вилловладелец. Что бы он ни делал, можно при этом думать о чём-нибудь другом, считает он, лучше всего думать, как хорошо будет, когда управишься с тем, что делаешь, и свежепокрашенные или протравленные и снова заново покрашенные двери закроются за тобой, и ты окажешься внутри, окончательно внутри. Да, это бы ему понравилось. Потому что никто в этом мире не понимает, как хочется закрыться, чтобы больше никого не было, даже тебя самого. И именно поэтому непременно нужно следующее: свой собственный дом. Туда не войдёт никто. Только ты, мой дорогой Иисусик, не по делу крепко приделанный к кресту, чтобы и ты нам не наделал беспорядка. Ничто не надо так основательно запирать, как то, что принадлежит тебе. Ни от кого не надо так основательно отпираться, как от других, прежде всего от тех, кто считает, что брак, эта тюрьма, есть величайшее свидетельство любви мужчины к женщине, и наоборот, вот именно; итак, когда же мы поженимся, когда же ты разведёшься? Одно после другого, но, пожалуйста, в правильной последовательности. Женитьба, так надеется эта женщина, стабилизирует наши отношения, чего никакой подвал не смог бы сделать для мрачного офисного здания, если грянет землетрясение силой 7,9 балла по шкале Рихтера. Но на рихтовку суда первой на очереди будет исполнительная власть. Надеюсь, судебный исполнитель не явится. Даже если для вас звучит жутко, что я хочу в конце концов лишь умереть, хотя я много чего должен: разруливать дорожное движение, быть деятельным и спорым и соответствовать современным требованиям, но ПОЧЕМУ?.. Спрашивает жандарм, который тоже не знает, что дальше. Ну почему любовь Герти к Курту Янишу должна быть обязательно счастливой? Чем она лучше любых других несчастных отношений? Понятия не имею, что касается меня.

Итак, вы слышите этот нечеловеческий вопль или вы его не слышите? Он завладевает сейчас всем домашним хозяйством, где стоит даже рояль, который надо пользовать каждый день, чтоб он не заболел, этот рояль из городской квартиры, который здесь загнан в угол и всё равно занимает почти всё помещение, причём настрой даже в приподнятом виде сползает ниже пояса, потому что климат здесь суровый и слишком сырой. Первым делом мы продадим его. Гостиная: где жадно прослушиваются и консервируются СD и образовательные передачи, да даже весь космос, потому что в этом мире не остаётся ничего тайного. То, что вы слышите, это звериный рёв, рёв неприкаянной покаянницы, которая не знает, чьё сердце она должна тронуть и кто должен поплатиться за её слёзы, и даже платка у неё нет, чтобы вытереть глаза. Столько в них набросали песка. Глаза слезятся и слезятся. Но, несмотря на это, она уже ждёт следующего греха, чтобы совершить его заблаговременно, пока другие не опередили. Мужчина того стоит, но вот только что он запирался здесь, внутри, с другой, куда более юной. Так давно уже хотелось женщине снова потомиться под его кнутом из плоти, а он был недоступен. Он и теперь недоступен. Попробуйте перезвонить позже! Такое огорчение. Бессмысленно звонить. Тот, по ком тоскуешь, должен предстать лично, живьём. Тем временем жандарм, которого мы подразумеваем, в тот же день, только позже, вообще-то уже на следующий день, если днём называть ночь, покинул дом ревущей, стенающей женщины, которая, кажется, вляпалась в собственную мыльную оперу, и приехал в большой холод, который оказался за пределами морозильника: на берегу озера.

Мужчина добирался туда долго, по камням и чащобам.

Он не мог иначе, говорит он себе. Он уже снова чувствует себя властелином здешних мест, но это его почему-то не радует. Отдаст вода свою добычу или оставит себе, ему всё равно. Вначале вода получает свёрток, красиво запакованный, за пластиковой плёнкой жандарму пришлось загодя специально заезжать в сарай для инвентаря, стоящий на отшибе, собственно, он уже несколько дней возил её с собой в багажнике, для чего? (Вопрос предумышленности: считать ли умыслом мысль, что она ему может когда-то понадобиться?) Пора приступать. Раньше сядешь — раньше выйдешь. Он немножко или немножко дольше попробовал воду, чтоб посмотреть, понравится ли она ему. Вода может открыть пасть, чтобы подышать, и невольно выпустить этот персональный ролик с пластиковым покрытием, а потом снова догонять его и хватать ртом, а может и придержать этот мясной рулет. Это, вообще-то, мясо? Все так падки до мяса, когда у него привлекательный вид и когда оно красиво там, где надо, и даже, может, просвечивает, по крайней мере, по прозрачным мотивам прикрыто именно так, чтобы где-нибудь да выглянул кусочек из хорошо продуманного выреза. Чтобы можно было догадаться о том, что и так видно за сто метров. И всё же для мужчины важно, чтобы выглянуло побольше. Мясо — только средство, ценные средства — деньги, а высшие ценности — земельный участок с домом. Ради них жандарм несёт службу, от которой он избавил общину, потому что он, вместо того чтобы регулировать движение, совершает регулярные телодвижения, — одна из моих самых натянутых шуток, я знаю, но всё же я довольна тем, что нашла её, что я её ещё искала. Хорошо, хорошо, вы её знаете. Но всё же подумайте: таких, как вы, на свете мало. А мужчина мог бы делать и другие дела, чем я (или чем я могу придумать), чтобы утолить свою жажду обладания. Две ноги раздвигаются для него одного, а между них целый дом. Этот мужчина то бросается вперёд ради дома, то тут же откатывается назад, потому что он сам — это и всё, что он может вложить в качестве инвестиции. Но он ещё пригодится себе для чего-нибудь другого. Страна должна быть защищена, для того и существует сеть мелких жандармских постов, которые всегда вносили и вносят свой бесценный вклад в безопасность.

А вот снова искусное, искусственное, внутри-альпийское озеро, оно то и дело попадается нам на глаза, хоть мы того и не хотим. Но на сей раз есть особая причина для его появления, а мы чуть не упустили её из виду, поскольку уже стемнело; то, что ему причинили пастыри природы и ландшафта, нельзя назвать защитой дна, но они и не виноваты в том, что случилось с водой. И дело не в очистке воздуха и не в переработке отходов, нет, стоп, в переработке отходов куда ни шло, поскольку я как раз вижу некие отбросы или что это там, во всяком случае, кто-то хочет от них избавиться, сбросив в воду. На простой домашний мусор не станешь так долго смотреть — как он исчезает в едва заметных лёгких волнах, озеро ещё слегка поворочает этот свёрток, чтобы поиграть им, посмотрим, не выручим ли мы назад упаковку, вот был бы смех. Мужчина хорошо её перевязал, сделал двойные узлы, прикрепил груз, но потом снова убрал, наверное из опасения, что он мог стать уликой и вывести на него. Неужто он всерьёз думает, что всё это поможет как длительный курс лечения против рецидивного явления пакета! Вода может всё, но она не может одного: переварить всё, что в неё набросали. Например, цианистый калий из золотых приисков Дуная, вернее его притока под названием Тейс! Уже идёт всемерная гибель, а вы ещё ничего, даже живы! Яд поговорит часок, а рыбам потом сто лет придётся отмываться от этой клеветы, если они ещё не сдохли. Или оставим её на какое-то время закрытой, эту смертельную роль, которую здесь кто-то играет? Зато с ней не играет турбулентное речное течение, а озеро слишком пресное, чтобы затеять соревнование с совершенно неподвижным, перевязанным телом. Так, теперь и самый тупой знает, что там внутри, поскольку я больше не могу удерживать это в себе. Как это делается, когда что-то говорят, ничего при этом не говоря? Я боюсь, что все уже с самого начала знали всё, хоть и не всё через меня. И в австр. книге продовольствия нет твёрдых указаний, что можно есть людям и их водоёмам. Там написано только, чего им нельзя есть. За исключением мяса, естественно, иначе бы вся Австрия, которая питается мясом и алкоголем, со всеми её горами и озёрами начала бессрочную всеобщую забастовку. Эта страна всегда хочет, чтобы всего было больше, неважно чего, в любом случае больше, чем можно перенести. Людоедская страна. И больше всего мы любим себя, умилённые собственным благонравием, в этом наша соль, в которой мы хотим проварить и остальных, пока их от нас в жар не бросит. Ещё из-за того, что им никто не разменяет тысячу на такси, даже банк. Если банк действительно что-то должен сделать, то он это гарантированно не сделает, он лучше замучает нас своими требованиями. И что у них есть поесть, у водоёмов, прочтите об этом здесь и сейчас, хотя вас это явно не очень интересует: понадобится лет двести биологического, органического и экологического строительства почвы, чтобы очиститься от собственного яда. Всё должно быть здоровым. Вот и вы немедленно принимайтесь за более здоровую пищу. В конце концов, я снабдила моё уплотнённое искусство несколькими сигнальными лампами, задними фонарями и цветной клейкой лентой, чтобы вы, если порвутся все верёвки, смогли услышать все колокола. То-то будет чудный хор, как только я дам сигнал к вступлению. А словом «мясо» я дам дополнительный, естественно лишний, намёк, даже произносить его было ни к чему (после того как тяжёлый предмет затонул в воде, тяжело не догадаться, кто или что имеется в виду), и теперь это всё уже не искусство — а жаль.